— Позвольте, — перебилъ Борщовъ: — онъ вамъ намекнулъ хоть немного на свое общественное положеніе?
— Досконально не изъяснилъ; но по разнымъ — какъ-бы это сказать? — околичностямъ, показалъ, что онъ разными дѣлами занимается, дѣлецъ стало быть.
— Адвокатъ, что-ли?
— Нужно полагать, что адвокатъ.
— И онъ сказалъ прямо, — продолжалъ Борщовъ — что дѣло, находящееся въ его рукахъ, клонится къ интересу Надежды Васильевны?
— Такъ именно и выразился.
— Вѣроятно адвокатъ, — рѣшилъ Борщовъ.
Надежда Сергѣевна, слушая все это, тревожно поглядывала на обоихъ. Она начала что-то предчувствовать, не то, чтобы непріятное, а смутное, что заставляло ее всегда болѣзненно ежиться.
— Я, право, не знаю, — заговорила она тихо — кто можетъ имѣть до меня дѣло?
— Смущаться тутъ, во всякомъ случаѣ, нечѣмъ, — обратился къ ней Борщовъ. — Кто знаетъ, вашъ покойный мужъ имѣлъ родственниковъ…
— Да, у него было родство; но ни съ кѣмъ онъ не находился въ связяхъ.
— Это ничего не значитъ. Наслѣдство какое-нибудь.
— Именно! — вскричалъ Бенескриптовъ.
— Но почему-же, — спросилъ Борщовъ: — этотъ господинъ не захотѣлъ назвать себя?
— Онъ какъ-будто уклонялся; а быть можетъ, и я сплоховалъ или разболтался ужь очень. Взявши адресъ Надежды Сергѣевны, онъ говоритъ мнѣ: «буду непремѣнно у госпожи Загариноіі на этихъ дняхъ, даже, если успѣю, завтра или послѣзавтра». Сегодня онъ врядъ-ли будетъ, а завтра ждите. Вотъ я и прибѣжалъ все вамъ это изъяснить и просить васъ не быть на меня въ претензіи за мою болтливость. Я-бы съ великою радостью сбѣгалъ къ этому господину, да какъ его теперь отыщешь; а онъ весь разговоръ такъ велъ, что не больно ловко было и спросить его: кто, молъ, вы такой, какъ ваша фамилія и какъ васъ по имени-отчеству звать? Позвольте ужь съ вами по душѣ объясниться. Если теперича этотъ самый господинъ что-нибудь стоющее объясыитъ, надо тутъ глядѣть въ оба. Такого человѣка, какъ я, напримѣръ, пускать тутъ не годится. У меня на это пороху не хватитъ. А вотъ Павелъ Михайловичъ.
Надежда Сергѣевна остановила Бенескриптова взглядомъ.
— Объ этомъ нечего безпокоиться, — заговорилъ Борщовъ. — Надежда Сергѣевна сообщитъ намъ, какое дѣло имѣетъ до нея этотъ господинъ, и если ей угодно будетъ, я — къ ея услугамъ.
— Зачѣмъ-же, зачѣмъ-же, — начала отговариваться Надежда Сергѣевна.
— Нѣтъ, ужь вы не церемоньтесь, — уговаривалъ Бенескриптовъ: — по правдѣ сказать, я къ тому и велъ рѣчь. Павелъ Михайловичъ самый подходящій человѣкъ. Если что-нибудь изъ этого выйдетъ, Павелъ Михайловичъ изъ пасъ троихъ одинъ только и съумѣетъ повести настоящую линію.
— Вы ужь, пожалуйста, не обижайте меня, — проговорилъ Борщовъ, вставая и протягивая ей руку: — буду ждать отъ васъ записочки и душевно признателенъ Ѳедору Дмитріевичу, что онъ прямо указалъ на меня.
— Я ужь, право, не знаю, — отвѣтила ему Надежда Сергѣевна, держа его за руку: — какъ и благодарить васъ. У меня сегодня столько разныхъ впечатлѣній, что, просто, голова кругомъ пошла. Съ такими друзьями, я вижу, что въ Петербургѣ не пропаду.
Борщовъ, уходя, напомнилъ Бенескрннтову, что онъ его ждетъ вечеркомъ, и пожелалъ проститься съ Лизой. Всѣ трое заглянули въ третью комнату. Она сидѣла у стола и рисовала, а пріятель ея читалъ вслухъ.
— А! — вскричала она, увидавши ихъ: — вотъ видить, вамъ скучно безъ насъ. Зачѣмъ-же вы насъ прогнали? А намъ здѣсь веселѣй было. Саша читайтъ про великаго человѣка. Въ Англіи, человѣкъ, когда хочетъ, все можетъ. И въ Америкѣ тожь. А у насъ только одинъ былъ Ломоносовъ, потому что онъ мужикъ. Да вотъ еще Сперанскій; но онъ чиновникъ. Я этого не люблю. Вотъ вы, Федъ Миччъ, сдѣлайтесь… un grand citoyen, вы все говорите, что у васъ много терпѣнья.
— Намъ ужь куда, — отозвался Борщовъ, прощаясь съ Лизой: — мы васъ подождемъ, когда вы подростете.
— Я вамъ не позволю смѣяться надъ нашей…generation.
— Кто-же смѣется, Лизокъ? вы что пыпче капризничаете? — проговорилъ наставительнымъ тономъ Бенескриптовъ.
— До свиданья, — простился еще разъ Борщовъ съ Лизой. — Если пойдете гулять съ Ѳедоромъ Дмитріевичемъ, зайдите ко мнѣ.
— Хорошо, — протянула Лиза и весьма обстоятельно пожала руку Борщова.
Проводивши гостя, Надежда Сергѣевна опустилась на кресло и тихимъ голосомъ сказала Бенескринтову:
— Ну, Ѳедоръ Дмитричъ, я нынче въ какомь-то особенномъ волненіи. Вы за меня такъ убиваетесь; а мнѣ просто страшно дѣлается.
— Да чего-жь вы боитесь?
— Боюсь выйти изъ полной безвѣстности..
— Вѣдь вы не бѣглая, а если я уже что наглупилъ, такъ я самъ и казнь буду принимать. Теперь извольте отдохнуть. Лизокъ что-то разлѣнилась; я засажу ее за урокъ, и мальчуганъ можетъ прислушать.
Бенескриптовъ, вставая, взялъ руку Надежды Сергѣевны и совершенно неожиданно поцѣловалъ ее.
Она поцѣловала его въ лобъ и не замѣтила, что лицо его, когда онъ поднялъ голову, какъ-то побурѣло.