Къ половинѣ третьяго года замужней жизни, Катерина Николаевна начала тосковать. Она искала всякаго рода интересовъ внѣ своего домашняго очага. Дома ей очень часто дѣлалось тошно, не только въ отсутствіе, мужа, котораго она вообще видѣла очень мало, но и въ тѣ часы, когда онъ бывалъ дома. У нея явилась неудержимая потребность какой-нибудь дѣятельности, которая волновала-бы немножко больше, чѣмъ сожительство съ ея законнымъ и солидно-добродѣтельнымъ супругомъ. А супругъ ничего этого не замѣчалъ. Онъ слишкомъ былъ поглощенъ дѣломъ. Катеринѣ Николаевнѣ предоставлялъ онъ такую долю свободы, которая, по его мнѣнію, должна была удовлетворять всѣмъ ея душевнымъ надобностямъ. Въ немъ самомъ такъ все было подведено подъ уровень безупречности, что онъ никакъ не могъ представить себѣ, чтобы жена его отдавалась тревогамъ неудовлетворенныхъ порываній…
II.
Павел Михайловичъ Борщовъ посвящалъ свои досуги разнымъ, какъ онъ называлъ, «затѣямъ», Въ числѣ этихъ затѣй было общество, занимавшееся безпріютными дѣтьми. Какъ членъ его, онъ сошелся съ личностью, которую встрѣчалъ прежде въ нѣкоторыхъ петербургскихъ кружкахъ. Личность эта сначала чрезвычайно заинтересовала его.
Звали его Степанъ Ивановичъ Кучинъ. По положенію своему, онъ былъ довольно крупный чиновникъ. Никто хорошенько не зналъ его біографіи; но люди бывалые безъ труда узнавали въ немъ человѣка, дошедшаго своинъ умомъ до замѣчательнаго умственнаго развитія. Въ немъ незамѣтно било никакой, ни школьной, ни университетской выправки. По наружности, онъ смахивалъ на провинціальнаго чиновника съ примѣсью чего-то учительскаго. Его вытянутое, желтое лицо, такіе-же желтые волосы, большія губы, сухая шея, огромныя руки и ноги — все это лишено было какого бы то ни было намека на изящество и значительность. Но въ глазахъ сидѣлъ огонекъ и голосъ составлялъ рѣзкій контрастъ общей заурядности его типа. Борщовъ думалъ, что вта натура ошиблась оболочкой и что подъ банальною внѣшностью она таила порыванія, которымъ тѣсно было въ чиновничьихъ рамкахъ. Въ бесѣдахъ съ Борщовымъ Кучинъ выказалъ также наклонность къ особаго рода мистицизму, который уживался въ немъ какъ-то съ очень реальнымъ и даже язвительнымъ пониманіемъ окружающей среды. Борщовъ замѣтилъ, что этотъ уже весьма не молодой, некрасивый, неизящный чиновникъ вообще очень нравится женщинамъ, производитъ на нихъ сразу цѣльное впечатлѣніе и силы, и мягкости, чрезвычайно ихъ заинтересовываетъ и увлекаетъ своимъ своеобразнымъ мистицизмомъ. Кучинъ, по замѣчанію Борщова, только и принималъ участіе въ такихъ обществахъ, гдѣ женщина мог.іа-бы дѣйствовать наравнѣ съ мужчиной. Это понравилось Борщову, но онъ скоро убѣдился, что у Кучина вовсе не такіе взгляды на роль и значеніе женщины въ обществѣ, какъ у него. Кучинъ обращался съ ними по своему, чрезвычайно мягко и даже вкрадчиво, и все-таки въ немъ чувствовался наставникъ, вѣроучитель, а не товарищъ, не равноправный дѣятель. Когда заходилъ съ нимъ объ этомъ разговоръ, Кучинъ соглашался со всѣми доводами Борщова, но кончалъ проповѣдью о такомъ значеніи женщины, которое ставило-бы ее за предѣлы женскаго идеализма.
У него познакомился Борщовъ съ Катериной Николаевной Повалишиной. Онъ прожилъ годы юности и первой молодости въ строгой жизни трудоваго человѣка, казался чрезвычайно бойкимъ по тону, какой онъ усвоилъ себѣ съ женщинами; но женщинъ зналъмалои выработалъ себѣ особый кодексъ правилъ и воззрѣній, непозволявшій ему легко относиться къ сближенію съ ними. Его петербургская жизнь была переполнена всякаго рода дѣломъ. Лиризму трудно было закрасться въ задушевное «я». Просто некогда было подумать о личномъ довольствѣ и искать тревожной-ли страсти, тихой-ли пристани въ видѣ прочнаго брака.