Одильбек, умолкнув, стоял гордый и вызывающий, устремив вдохновенные глаза сквозь толпу. И грязный, рваный его халат только подчеркивал стройность горской жилистой худобы его крепкого стариковского тела. Так рваное, грязное знамя украшает бойца, призывающего к победе после изнурительного и тяжелого боя.
Хунукцы, зажженные великолепным пафосом его слов, закричали с неожиданной веселой и твердой уверенностью:
— Правильно, Одильбек! Как камень правильно сердце твое говорит. Мы будем работать, все будем работать… Кто может посмеяться над нами?.. Спасибо твоим словам…
Оббиорцы, смущенные и понурые, медленно поодиночке просачивались сквозь толпу, выбираясь на заваленную камнями дорогу. Хурам заметил это и глядел на них прищуренными, понимающими глазами. Затем, облегченно и протяжно вздохнув, порывисто подошел к Одильбеку и ласково обнял его плечи рукой:
— Хорошо ты сказал, Одильбек. Завтра — Первое мая. Мы все останемся здесь, все будем работать!.. Вон, гляди, видишь там под скалой? К нам идет караван. Это то, что послала вам Румдара… Пойдем встретим их.
Глава шестнадцатая
НЕИЗВЕСТНЫЙ ПЕРЕСЕЛЕНЕЦ
С каждым днем Хурам все пристальней приглядывался к действиям Баймутдинова. Двойственность первого впечатления о нем постепенно превратилась в недоверие. Оно укреплялось странным отношением к Баймутдинову румдаринских дехкан: о нем говорить не любили, хотя все его знали отлично. Хурам и сам не мог бы сказать, к чему именно сводились его подозрения, но был убежден, что чутье его не обманывает. Несколько раз он высказывал свои сомнения и Леонову и Арефьеву. Те, однако, только пожимали плечами: старый партиец, центр ему доверяет, стоит ли сомневаться?!
Хурам не спорил, но продолжал наблюдать. И только последнее выступление Баймутдинова на бюро райкома произвело на всех одинаково странное впечатление. После бюро Арефьев и Леонов согласились с Хурамом, что деятельность Баймутдинова нужно проверить. Арефьев даже признался Хураму, что у него тоже возникли какие-то свои соображения о Баймутдинове, о которых пока преждевременно говорить.
Работа, однако, шла своим чередом. Катастрофа в Хунуке на несколько дней отвлекла внимание руководства от прочих дел. Баймутдинов, видимо угадывая общее к нему отношение, держался от всех в стороне, но внешне, в деловых разговорах, сохранял прежние спокойствие и невозмутимость.
Вернувшись из Хунука после Первого мая, оставив там Шукалова, Хурам занялся проведением посевной в отстающих колхозах. Надо было, однако, закончить дела с Хунуком. Через несколько дней, приехав в Румдару, Шукалов передал Хураму список желающих переселиться на Вахш. В списке значилось одиннадцать человек. Переселенческими делами ведал райисполком, и Хурам со списком отправился к Баймутдинову.
Исполком помещался на базарной площади, на пригорке, у самой реки. Кирпичный, побеленный известью дом окружали высокие тополя, и в доме никогда не бывало жарко.
Баймутдинов принял Хурама вежливо, но официально.
— Что же ты в Хунук не приехал? — глядя в окно, произнес Хурам с напускным безразличием. — Мне дехкане сказали, что ты в Оббиоре часа три провел.
— Да, надо было распорядиться перегрузкой с автомобилей на ишаков. Ты ведь там никого не оставил, — с тем же безразличием, но с чуть заметной язвительностью протянул Баймутдинов. — Я решил — справитесь и без меня, а у меня тут дела много: с тем же грузовиком и вернулся обратно.
— А я думал, ты поинтересуешься тамошней обстановкой.
— Раз вы там — значит и без меня для обстановки властей достаточно… А ехать из простого любопытства я не считал возможным.
— Вот что… — Хурам протянул Баймутдинову список. — Мы считаем необходимым переселить часть народа оттуда на Вахш. Вот список. Утверди, пожалуйста, надо оформить их переезд и выдать пособие, сколько полагается, каждому.