А все-таки на душе его плохо стало… И раньше разговаривать не любил, а тут совсем стал молчаливым, мрачным он стал. И вот тогда курить опиум начал, и я, как услышал об этом, сразу решил: конченый он теперь человек. Так жил он в горах с басмачами, а я басмачом не был, никогда не был я басмачом, я правду вам говорю, я уже не был тогда зякетчи, я так, торговал понемножку, на базарах торговал чем придется — надо мне было жить…
Не знаю я, как жил он в горах… Потом кончились басмачи. Османов вернулся в город. Я только один раз видел его, в советской кузнице он работал, разные инструменты делал. Я давно уже жил тогда здесь, вот, честное слово, вы знаете все, я был перед тем красным партизаном, в милиции был, все это знают… Вы вспомните мне тоже эту заслугу… Все надо считать, все надо класть на весы…
А потом Джура приехал сюда, с тех пор я заведующий кооперативом, а Османов… Османов сразу после Джуры приехал сюда, и уже я знал, что он перед тем был механиком и шофером… Когда МТС началась, он сразу туда поступил… И конечно, он враг Советской власти… Я разве враг? Какой я враг? Я немножко ошибся, а он враг… Вот он сталь приготовил для Анджумана, вот он товарища Хурама убить на автомобиле хотел, Джура сказал ему так, потому что ничего о золоте не должен был знать товарищ Хурам…
И я теперь скажу, все равно, — конечно, сам, Османов тракторы портил, хотя вы сказали, что и без меня знаете об этом… Гуссейнов дурак был, Османов ему подсунул, а я в этом не понимаю, а только слышал, когда на кабаньей охоте мы были… Джура очень ругался тогда, что Османов не пришел на охоту, а как мог он прийти? Не вовремя тогда он накурился опиума.
Я вам скажу: Джура очень хотел товарища Хурама на охоту тогда пригласить. С автомобилем не вышло, думал — там выйдет. Когда стреляют по кабанам, пуля может об камень удариться, боком пойти, мало ли что на охоте бывает! Кто мог бы потом доказать! Джура на всю Румдару кричал бы потом: ай, как нам жалко, случай нехороший такой, ай, как товарища Хурама мы все любили.. Это должен был сделать Ризо-Асадулла-Али-бек… Он ведь тоже был на охоте…
Османов — газы, настоящий газы, борец за зеленое знамя ислама, он денег не брал, золота не брал от Джуры, такой человек, такой человек, страшно сказать, конечно, вы должны его расстрелять, а я что? Я душой за Советскую власть…
А? Что? Не надо вам улыбаться… Я от сердца говорю, правду говорю, что ж тут такого? Мне какое дело до власти? Я тихо буду жить, я вам клянусь, очень тихо, честно буду работать, если… Ай, алла, ай, алла, как все это случилось?.. Как все это случилось?.. Вы только ничего обо мне Османову не говорите, он убьет меня, вы его должны расстрелять… Он же враг, и Джура главный враг, и все, все враги, а я что?.. а я что?.. а я что?..
Ай, старая моя борода, но мне, правда, не стыдно плакать… Это сердце плачет мое, я не плачу… Вы на меня так не смотрите… Все, что скажете мне, я все сделаю… Только я не заслужил от вас очень худого… От совести моей, я вас прошу, не решайте обо мне худо-Товарищ начальник… Товарищ начальник…
Арефьев надавил кнопку звонка. Два красноармейца молча подняли под локти и вывели из кабинета сползшего на колени и в исступлении причитающего Шафи. Арефьев проводил его усталым, равнодушным взглядом и томительно потянулся.
Глава девятнадцатая
САЛОМ-АЛЕЙКУМ
Эта трава называлась салом-алейкум. Она походила на тонкий камыш с узкими длинными листиками. Она росла на хлопковых полях неудержимо. В два дня она вырастала на фут. Срезанная к вечеру, утром она появлялась вновь. Она словно говорила колхозникам: «Здравствуй», — и потому ее называли салом-алейкум. Она была сорной травой, заглушавшей взрастающий хлопок.
Когда хлопок взошел, во всех румдаринских колхозах сразу же начались окучки. Чтобы добыть высокий урожай хлопка, требовалось не менее пяти окучек. Это значило, что каждый рядок нужно было взрыхлить на глубину кетменя не меньше пяти раз за лето. Почва должна быть всегда рыхлой, чтоб стеблю хлопчатника не приходилось с нею бороться и чтоб вода при поливах проникала до самых корней. Сорняки буйствовали на полях, сорняки воевали с хлопком, сорняки день за днем выводили на поверхность земли свою несметную силу. И пуще всех разрасталась бешеная трава салом-алейкум. Дехкане шли на нее бригадами, дехкане срывали, срезали, рубили ее, относили охапками в сторону, сваливали в огромные кучи и поджигали их по вечерам. Едкий дым стлался по хлопковым полям, костры горели медленно, трава упорствовала даже в огне, дехкане палками размешивали ее. Костры горели всю ночь, а к утру поля ощеривались новой травой, выросшей за ночь на два, на три сантиметра. Салом-алейкум шла в новый бой на дехкан остриями своих бесчисленных пик, и дехкане весь день крушили беззвучные полчища лютых своих врагов.