Самидов не выдержал и прервал Кашина:
— Вот сволочи! Такой тумор продают за быка, корову или барана. И сколько дехкан обирают такими туморами!..
Некоторые дехкане одобрительно загудели, Самидов заговорил дальше:
— Рафик, наш гость, сидящий рядом со мною, дал мне лекарства: вы видели все, я сейчас принимал порошок. Так болела голова, что шевельнуться не мог. А сейчас хорошо себя чувствую. А то прицепил бы к тюбетейке тумор, и хоть сто лет носи — никакого бы толку не было.
— Это правильно, — засмеялся бородатый дехканин из сидевших в кругу. — У меня была малярия. Я пошел к мулле, он сказал мне: «Пойди в ишачье стойло, сиди там и скажи: «Малярия! Ты со мной, вошла сюда, а теперь уйдешь. Когда я выйду отсюда, ты останешься здесь, с ишаками, и ко мне не вернешься…» И мулла дал мне тумор, спросив за него барана. Я привел барана, а потом пошел в ишачье стойло, сидел и сказал: «Малярия! Ты со мной вошла сюда, а теперь уйдешь. Когда я выйду отсюда, ты останешься здесь, с ишаками, и ко мне не вернешься». Я вышел из стойла, там была низкая дверь, я ударился головой о косяк и упал без сознанья. А когда я встал, голова была в крови и меня трясла малярия.
Дружный хохот раздался на крыше дома Самидова. Скалы, встающие отвесно над нами, отбросили эхо к Пянджу. Кашин продолжал чтение. Одна из фраз кончалась именами пророков:
— «Абубекр, Осман, Умар…»
Тут, раздвинув локтями других, молодой патканобец с нервным лицом и черными большими глазами быстро и гневно крикнул:
— Это плохая вещь!..
Повернулся и поспешно отошел в сторону.
Кашин вслед ему улыбнулся:
— Знаете, почему он ушел?.. Вы думаете, он безбожник? Ха, я сразу понял, в чем дело: он исмаилит. Исмаилиты не признают первых трех халифов — Абубекра, Османа, Умара. Он думал, наверно, что это исмаилитский тумор, а тумор-то оказался суннитским. Правильно? — обратился он к дехканам. — Он исмаилит?
Кое-кто хихикнул в ладонь. Бородатый дехканин, улыбаясь, кивнул головой. Исмаилизм — религия, скрываемая ее последователями, и никто более определенно не захотел выдать тайну разгневавшегося патканобца.
— Давайте дальше тумор читать! — улыбнулся Кашин.
Через час мы выезжали верхами из Паткан-Оба. Самидов прощался с родственниками.
В том году я собрал на Памире большую этнографическую коллекцию для Академии наук и с попутным караваном отправил ее из Калай-Хумба в столицу республики. Особенности быта, обычаи, нравы, религия, фольклор горных таджиков меня до крайности интересовали. Отъехав от кишлака Паткан-Об километра на два, там, где тропа, ненадолго расширившись, позволяла ехать рядом двум всадникам, я стал расспрашивать Кашина о том, что еще знает он о туморах.
Кашин только загадочно усмехнулся. Покрутив камчою над ушами коня, он наконец сказал:
— Кое-что, пожалуй, и знаю! С двадцать пятого года я в этих горах живу… Были случаи, помогали туморы и нам!
— То есть как это нам, кому именно? — удивился я.
— Нам, советским работникам… Только не по воле аллаха, конечно. Хотите, расскажу вам одну историю? Как раз успеем, пока вон до того скалистого мыса доедем, там опять тропа пойдет узкая!
И, мерно покачиваясь в седле, Кашин завел рассказ:
— Да… Так вот… Не в этих местах, но в общем неподалеку отсюда… Такие же ущелья, и обрывы такие же… И тропинка так же ведет. Еду я по ней несколько лет назад в одиночестве — надо мне было по посевным делам в два верхних кишлака заехать… Там узкий проход, отвесные скалы, теснина. Оба этих кишлака расположены по двум сторонам реки — перед самым входом в теснину. В военном отношении место исключительное: эти два кишлака могут целую армию сквозь теснину не пропустить. И был уже случай такой — за два года перед тем банда басмачей из Афганистана подошла к этим двум кишлакам, пытаясь пробраться в наши тылы… Но население с палками да с мотыгами поднялось, дружно встретило басмачей, камнями тропинку завалили сверху, пришлось банде убираться восвояси… А надо сказать вам, ни единого отряда Красной Армии даже и близко не было!..
Так вот, еду… Слышу за поворотом тропы — шум, гневные голоса… Остановился я: что за скандал, думаю? Из-за поворота движется в мою сторону группа молодых дехкан, возбуждены до крайности, ведут с собой какого-то связанного старика в одеянии муллы. Когда подошли ближе — вижу: у старика-то лицо молодое — бледен, перепуган до полусмерти. А у того дехканина, что впереди идет, в руках борода…
— Как это — в руках борода? — перебил я Кашина.