— Как есть понятно! — сказал разгоряченный Ермаков. — Так оно правильно будет!
— Кто со мной, повод вле-е-во… Счастливо, товарищи! — и Грач рванул с тропы на прогалину, ведущую к снежному склону.
— Счастливо, товарищ помнач!.. Не сомневайтесь!.. — донеслись голоса двух остающихся бойцов.
Так начался подъем. Ослепительный снежный склон высокой дугой уходил в солнечное, голубое небо. Всадники казались малыми черными точками на дне гигантской эмалированной ванны. И только Грач в своей бурке был подобен черному квадратному угловатому жуку. Лошади проваливались в снег по брюхо. Тогда всадники спешились и повели коней в поводу. Оборвались всякие разговоры. Люди дышали мелко и часто, как рыбы, кругло раскрыв обжигаемые сухим морозным воздухом рты. Вскоре гимнастерки взмокли насквозь под полушубками, и заиндевела шерсть полушубков у ворота и у рукавов. Подъем выгибался в отчаянную крутизну. Кони скользили и останавливались шатаясь. Поднявшись метров на двести, Грач повалился на снег и задышал со свистом. Бойцы лежали и дышали так же, как он. Лошади хватали губами снег.
Предприятие оказывалось тяжелым.
Отдышавшись, Грач встал и без слова двинулся дальше. Высота хребта ничуть не уменьшалась. Лошади сами себе изобретали зигзаги и на поворотах тупыми глазами безнадежно посматривали вниз. Грач хотел достать из кармана гимнастерки часы, но усталость помешала ему сделать лишнее движение рукой. Он поскользнулся и пополз вверх на четвереньках. Еще метров двести осталось внизу. Он опять повалился на снег, и к нему, побагровевшим лицом вниз, ткнулся Ермаков. Великолепная белизна хребта встала еще круче и выше. Но кишлак чернел уже далеко внизу.
— Сволочь гора! — сквозь зубы пробормотал Ермаков, вставая.
Бойцы со злобным упорством тащились вверх. Постепенно ощущенье, что сердце вдруг оборвется и камешком канет вниз, прошло. Дыхание приспособлялось к работе сердца яростными скачками. Но зато от ног к спине, к затылку, к обессилевающим рукам наплывало тяжелое оцепенение. Кони все чаще и чаще падали на колени и все безразличней относились к попыткам поставить их на ноги. Пар оседал на шерсти, взлохматил ее, ручейками стекал по бокам. Пограничники продвигались в ожесточенном молчании. Прошло три часа, и только половина подъема была взята. Прошло еще два часа, но еще четверть высоты оставалась наверху. Скорость продвижения явно не соответствовала потраченным на него часам. Солнце легло на хребет и все вытекло внутрь его гребня. Снега посинели и сделались угрожающими. Люди лежали, глотая снег, и отворачивались один от другого. Туловища лошадей ходили, казалось, отдельно — взад и вперед — на раскоряченных дрожащих ногах.
Предприятие оказывалось безнадежным.
И вот резким порывом ветра одновременно с темнотой навалился на людей жесткий холод.
— Помрем… — просипел, не отрывая лица от снега, Ермаков. — Товарищ помнач… конец подошел… помрем.
Бойцы лежали не двигаясь.
Грач ничего не ответил и встал шатаясь. Он прошел вверх десять шагов, словно поднял последние десять пудов.
Оглянулся, увидел, что бойцы лежат неподвижно на прежнем месте. Тогда вдруг, бросив повод, одним прыжком спрыгнув к ним, Грач заорал:
— Чего говоришь? Помрем?.. А по-твоему, Суворову легче было? Так нет, братки, не помрем! Будем здесь ночевать!
Ермаков поднял голову и жалобно произнес:
— Как будем ночевать, товарищ помнач? Смерзнем в ледышки и вниз покатимся. Как кони тут устоят? Идти надо бы, да все пропало во мне, товарищ помнач. Пошел бы, да не могу — невмочь…
Семен Грач присел на корточки и ласково заговорил. Он говорил хрипло, отрывисто, но, видимо, убедительно, потому что, когда он привстал, бойцы поднялись один за другим и взялись за дело. Связали лошадей мордами, звездочкой, и лошади застыли неподвижно, удерживая от паденья одна другую. Затем бойцы разгребли снег руками и нарыли из-под снега груду камней. Грач сам сложил камни поперек склона барьером длиною в два метра. Вынув из передних седельных кобур клевер, припасенный для лошадей, бойцы разложили его по верхнему краю барьера. Сверху на клевер бойцы сложили винтовки и покрыли их пятью торбами. Затем Грач сказал Ермакову:
— Ложитесь-ка сюда, дорогой товарищ Ермаков!
И Ермаков лег. Второй боец лег на Ермакова, третий — на второго, а на этого навалился Хохлов. Собственно, лежали они на самом снежном склоне, но каждый из них упирался в того, кто был ниже.
— Теперь я сверху лягу, — сказал Грач. — Когда замерзну, будем меняться. Ваша очередь первым наверх, товарищ Ермаков. Понятно теперь?