— Ты лжешь, Лола-хон… Ты клевещешь… Не может этого быть.
Лола-хон не ответила ничего, только поджала губы. Азиз нерешительно отвернулся и медленно пошел в сторону, не оглядываясь и не видя перед собой дороги. Лола-хон задумчиво, еле слышно заметила спутнику:
— Хорошим парнем он был, знаешь, товарищ… Наш секретарь сельсовета… А теперь совсем сумасшедший… Знаешь птичку удода? Красивая! А подойдешь к ней — замутит вонючим ядом глаза.
На пути к верхним, маленьким кишлакам дорога сужалась и разветвлялась на две каменистые тропы. Озода сидела под деревом у скрещения троп, потому что не знала, по какой из них спустятся всадники, и боялась их пропустить. Сады Румдары лиловели далеко внизу. Вода горного ручья, схваченная прилепленным к скале деревянным желобом, журчала над головой Озоды, и к ногам ее падали редкие капли. Откинув чачван, Озода механически считала их, не слушая своего голоса: «Як, ду, сэ, чор, пяндж… — одна, две три, четыре, пять…», сбивалась и начинала счет снова. В действительности она считала только медленно текущее время и нервничала, боясь пропустить Шафи: «А вдруг они вздумают возвращаться большой хунукской дорогой?»
Озода уже долгие часы провела здесь в тревожном одиночестве. Но вот ее тонкий слух уловил дробный цокот копыт. Озода опустила на лицо сетку и встала, прислушиваясь. Всадники показались из-за поворота тропы — десять или одиннадцать, — все в пестрых халатах, опоясанных патронташами, все с разнокалиберными ружьями, как и полагается всадникам, возвращающимся с охоты на кабанов. Но если эти люди и ездили за кабанами, то охота, видимо, была неудачной, потому что иначе они не были бы так сосредоточенны и молчаливы. Проезжая мимо, они безразлично оглядели женщину в парандже, очевидно шедшую в горы с румдаринского базара или по каким-либо своим мелким делам.
Шафи ехал последним, почти до пяток вдвинув свои черные чоруки в стремена. Озода бросилась к его лошади, так что та сразу остановилась. Охватив ладонями правую ногу брата, тихо кликнула:
— О Шафи…
Шафи резко повернулся в седле:
— Кто тебя звал сюда? Что делаешь здесь?
Озода приподняла сетку, открыв взволнованное лицо, преодолела робость:
— Я пришла, не сердись, ждала тебя долго. У нас дома плохо. Скажу тебе, как решишь.
Шафи посмотрел вслед удаляющимся всадникам:
— Говори…
Слушая торопливый голос сестры, Шафи нервно подергивал свою бороду. Выслушав все, грубо оттолкнул ногой ладонь Озоды, лежавшую на носке его чорука:
— Жди здесь.
Наотмашь хлестнул камчой своего коня, и тот галопом ринулся вниз, раскидывая камешки, усыпавшие тропу. Догнав всадников, Шафи сначала смешался с ними, а затем с одним из них повернул обратно. Заметив, что подъехали к Озоде слишком близко, оба остановились и продолжали разговор шепотом — Озода не могла расслышать его. Шафи явно волновался, потому что бессмысленно накручивал на палец конец своей бороды и раскручивал его снова.
— Я не поеду домой, что буду делать? — вдруг крикнул он громко и злобно. — Как ты говоришь, что ничего не случилось?
— Поедешь! — гневно возразил его собеседник. — Спрячь твою трусость… Скажешь так…
Озода не решилась подойти ближе, чтоб лучше расслышать их сниженные голоса.
Разговор окончился молитвенным взмахом ладоней Шафи. Лошади круто повернулись, зацокали: одна вниз, вдогонку за группой всадников, другая — вверх по тропе, и Шафи, подскакав к Озоде, рванул повод так, что передние подковы осекшегося в беге коня протяжно скрипнули на камнях.
— Домой… — сквозь зубы одно только слово бросил Шафи, и Озода, видя, что его лицо бледно, а губы дрожат, не посмела ни о чем спрашивать, она слишком хорошо знала, чем часто кончается для нее дурное расположение духа Шафи.
Сначала Шафи ехал шагом, и Озода едва поспевала пешком за крупом его коня, а затем, когда до Румдары было уже недалеко, Шафи, не сказав ни слова, погнал коня мелкой рысью, и Озода побрела к дому одна, полная тревоги и готовая ко всяческим неприятностям.
Над столом, начальника районного отдела ГПУ Арефьева назойливо летала муха. Шафи сидел перед столом на краешке стула, вложив руки в ватную гармонику рукавов своего халата. Колени Шафи под полами халата дрожали, но знал о том только он сам. Отвечая на вопросы, он чуть наклонялся вперед, всем своим видом изображая услужливую готовность. Спокойствие его солидного и бородатого лица нарушалось лишь легким дрожанием мелких морщин, сбежавшихся со лба и со щек к углам его серьезных, заметно испуганных глаз.