Он насыпал в кружки заварку, залил ее кипятком, расплескав воду на не слишком чистый стол.
– Ешь. Пей. И рассказывай.
– А ты влюблялся?
Пицца была горячей и какой-то влажной. Сыр тянулся длинными нитями, прилипавшими к пальцам. И Саломея упорно боролась с искушением отправить кусок пиццы в мусорное ведро, вымыть руки и выгнать Далматова из своей квартиры.
– Было дело.
– В кого?
– Пей, – он поставил кружку перед Саломеей. – Ты ешь – я рассказываю. Потом – наоборот. Честная сделка?
Пожалуй. А пицца-то горчит, не очень сильно, но явственно. Из-за лука? Из-за грибов? От неизвестной приправы, которую слишком щедро добавили? Нельзя сказать, что горечь эта неприятна. Скорее, Саломея вдруг просто осознала, насколько она голодна.
Далматов развернул стул. Сел, сгорбившись, упершись локтями в стол. В руках Илья вертел мельхиоровую ложечку, которая так и норовила выскользнуть из его пальцев.
– Звали ее… а и не важно, как ее звали! Обыкновенно. Она была старше меня и, как я теперь понимаю, умнее. Тогда мне все виделось иначе.
Саломея подумала, что не представляет его влюбленным. И вообще, способным испытывать привязанность к чему или к кому бы то ни было. Разве что к дому, куда он ее не приглашает, а без приглашения Саломея в гости ходить не приучена.
– Хорошая, в общем, была женщина. Порядочная. Ну, относительно. Учила меня французскому. По официальной версии. На самом деле, мой папаша слишком обленился, чтобы ездить к любовнице. А в доме места хватало. Главное, предлог найти – приглашать кого-то. Он и нашел. Французский… на кой он мне сдался? А она была хорошая. Хорошенькая. Волосы светлые, подбирала она их высоко. Ей шла такая прическа. Шея длинная, сережки в ушах жемчужные. Сядет у окна с книгой, читает. И так, знаешь, губу покусывает, что не подглядывать – невозможно. Чисто – ангел.
Наверняка Далматов все это придумал. Ему что-то надо от Саломеи, вот он и сочиняет «историю».
– Я сначала просто на нее смотрел. Изучал. Пытался понять: что же она нашла в этом уроде?
– Деньги? – предположила Саломея.
– Я тоже так думал. Деньги. Страх. Что еще могло их связывать?
– А твоя мать? Как она…
– Никак, – Далматов перебил ее. – Знаешь, с людьми случается… добровольная слепота. А она и прежде предпочитала не видеть ничего. Не слышать. Не понимать. Каменная мартышка!
– Ты злишься?
Злится. И, значит, в чем-то говорит правду. А потом он потребует рассказа и от Саломеи, чтобы – по-честному.
– Потом было признание в любви. И предложение: бежать. Я готов был спасти ее от отца. Я рассказывал ей, какое он чудовище. Она не верила. Думала, что я ревную. Закончилось все глупо донельзя. Я отправился к нему. Потребовал освободить ее. Мне казалось, что я просто не понял, чем же он ее держит.
– Она его любила, да?
– Идиотка, правда?
– Ты просто ничего не понимаешь в любви. – Саломее вдруг стало обидно за ту женщину, чье имя он ей не назал.
– Так расскажи. – Далматов подвинулся поближе. – Если ты это знаешь.
Глава 4
Несколько слов о любви
Саломея совершенно точно знала, на что похожа любовь – на кленовый лист, прилипший к подошве, на влажные отпечатки в земле и на осеннюю стылую грязь. На седые космы дождя, что затянули окна, и на холод пустого коридора. На пластиковый стаканчик с горячим чаем. Его не хочется пить – вкус на редкость омерзительный, но – просто держать в руках, позволяя теплу напитка переходить в ладони, а оттуда – к самому сердцу, согревая этот оледеневший комок мышц.
До окончания пары – четверть часа, и Саломея, устроившись на широком подоконнике, ждет. Ей скучно просто сидеть и ждать, и она качает ногой, пытаясь стряхнуть с подошвы кленовый лист. Некогда он был красным и чуточку желтым, с крупными выпуклыми жилками, но теперь – истерся.
Дождь барабанит о цинковый подоконник. Мелодия дождя – или мелодия в дожде?
– Вы потерялись? – спрашивают у Саломеи, и она вздрагивает, не столько от страха или неожиданности, сколько потому, что никак не вяжется этот теплый бархатистый голос с холодной осенью.
– Простите, если напугал, но у вас очень уж потерянный вид.
– Я жду. Подругу.
Саломея подслеповато щурится. В коридоре мало света, и она никак не может разглядеть человека, стоящего не совсем рядом с ней, но достаточно близко, чтобы начать беседу.
– Давайте ждать вместе? – предложил он.
– Давайте. Хотите чаю? Он из автомата и невкусный, но еще горячий.
– Хочу.
На темных волосах его блестела влага. А синие глаза смотрели дерзко, и Саломея смутилась, но не отвела взгляд, словно опасаясь разорвать некую невидимую нить, протянувшуюся между ними. И с каждой секундой – старые часы словно пустили стрелки бегом – нить эта крепла.