— В каком смысле?
— Сперва надо разобраться с признаками и отягчающими обстоятельствами. С негативной общественной реакцией на мотив, метод и цель злодеяния. Только в первой группе играют роль так называемые низменные побуждения, которые вы только что упомянули и наличие которых в вашем деле и привело ко вчерашнему приговору.
— Но какие же побуждения называются низменными?
— Все предельно просто: побуждения считаются низменными, если они, по меркам общественной морали, заслуживают презрения и свидетельствуют о нравственной ущербности. Таково, например, убийство из жажды убийства, — здесь речь идет о том, что убийце нравится наблюдать за тем, как умирает его жертва, о том, что он убивает по прихоти, из бравады, из воли к уничтожению или ради времяпрепровождения, или убийство служит стимулятором, или совершается из спортивного интереса. Но и уже упомянутое убийство из похоти причисляется к преступлениям, совершаемым из низменных побуждений.
Майер внезапно позабыл, чего ради он пустился во все эти рассуждения и пояснения, хочет ли он оправдаться в собственной адвокатской беспомощности или действительно верит в то, что, раскладывая перед Арбогастом закон по полочкам, раскладывая его как набор пыточных инструментов, сможет внести в дело ясность. Так или иначе, начав, он должен был договорить до конца.
— Второе отягчающее обстоятельство, вмененное вам, связано с характером совершения злодеяния. Преступник, действующий исходя из беспечности или беззащитности жертвы, ведет себя предательски; что же касается особой жестокости, то она заключается в том, что он причиняет жертве страдания физического и/или психического свойства, по продолжительности или по силе превышающие меру, потребную для умерщвления.
Неподвижные руки Арбогаста все еще были стиснуты. Порой, слыша о страданиях, которые он, с чужих слов, должен был причинить Марии, он чувствовал у себя во рту вкус ее крови. Но вот представить себе ее лицо он не мог. Да и свое собственное тоже.
— Господин Майер, мне по-прежнему непонятно, ради чего вы мне все это рассказываете. А что с пересмотром дела, о котором мы с вами говорили еще в зале суда? Мы что, не подадим кассационную жалобу?
— Господин Арбогаст, мне искренне жаль, что к вам со всей строгостью применили статью 211-ю, — и я так подробно комментирую ее именно поэтому.
И вновь адвокат погладил сафьяновый переплет Уголовного кодекса, словно бы в попытке прочитать его название по Брайлю. Затем поднял голову и посмотрел Арбогасту прямо в глаза. И даже улыбнулся — и только эта улыбка позволила Арбогасту заметить, насколько неподвижно было на протяжении всего разговора лицо его адвоката.
— Разумеется, мы подадим кассационную жалобу, но такие дела быстро не делаются. И поэтому мне хотелось бы, если, конечно, у вас не осталось никаких вопросов, на сегодня распрощаться с вами, господин Арбогаст. Поскольку у вас на данный момент и применительно к нынешним условиям вроде бы все в порядке. Учтите, пожалуйста, что я еще не полностью оправился после приступа слабости, случившегося в зале суда. Мною по-прежнему владеет какая-то странная усталость, если вы понимаете, о чем я.
Винфрид Майер уставился на клиента, ожидая кивка. Ему казалось, будто он, того гляди, вынужден будет просидеть здесь еще целую вечность, глазея на Арбогаста, который, в свою очередь, смотрит на него неподвижно и в упор. Но Арбогаст все-таки кивнул, и адвокат с облегчением поднялся с места и подал своему подзащитному руку.
— До свиданья, господин Арбогаст. И выше голову, все еще образуется!
Ганс Арбогаст молча пожал ему руку и проследил взглядом за тем, как надзиратель отпирает дверь комнаты для свиданий и выпускает адвоката. Пока эта чертова слабость не пройдет, о новых визитах сюда, в Брухзал, нечего и думать, решил Майер. Он проделал уже известный ему путь в обратном направлении и вышел наконец на свежий воздух. Пока он приходил к выводу о том, что дальнейшие мероприятия по защите Арбогаста следует предпринимать в письменной форме, его клиент все еще оставался в комнате для свиданий, дожидаясь, пока его не уведут назад, в камеру. В тишине этого ожидания он расслышал, как за спиной у него шумят отопительные батареи. У Арбогаста защипало в глазах. Они с нею говорили и о кино. Она рассказала, что посмотрела в новом шикарном кинотеатре у вокзала в Берлине “Девушку из Шварцвальда», и с улыбкой добавила, что, прибыв сюда, в Шварцвальд, не раз вспоминает об этом. И не “шикарный кинотеатр” она говорила, а “дворец кино”. Сам-то он отродясь не был в Берлине. Ясное дело, ответила она на это признанье. Он вновь и вновь перебирал в памяти все эти беседы, которые, как уже тогда было ясно им обоим, служили лишь отсрочкой неизбежного и дымовой завесой. Разумеется, он видел “Девушку из Шварцвальда”, световая реклама в кинозале отеля “Три волхва” гласила: “Первый немецкий цветной фильм после войны”.