— Столешницу не видишь, — шепнул он, взяв ее руку в свои и ведя по сукну обеими, — но ее тяжесть все равно чувствуется. От нее исходит некое притяжение, разве ты этого не ощущаешь?
Она кивнула и действительно поверила в то, что чувствует столешницу под сукном. Потом они страстно поцеловались, он пригнул ее к столу и заелозил руками под ее тонким платьем. На улице в тот день стояла жара, а здесь, в банкетном зале, было прохладно. Позже, к вечеру, из-за Рейна наползли грозовые тучи. Он достал угольник с тремя бильярдными шарами и принялся катать их по сукну то так, то этак. И все эти толчки и удары и рикошеты от бортов, мельтешенье заряженных человеческой энергией шаров казалось ей в атмосфере близящейся грозы неприличной, да попросту непристойной возней, одновременно и притягивающей ее, и отталкивающей. Ей была чуть ли не неприятна та жадность, с которой ее собственный взгляд впитывал эти легчайшие касания и тяжелые столкновения в ограниченном бортами пространстве. Тупой стук костяных шаров, которые, казалось, никогда не остановят своего бега, тогда как муж с женой уже давно не смотрят на них, предавшись любовной игре, слышится ей и сейчас. Это был последний случай, когда муж к ней притронулся.
После всего, что ей довелось выслушать в зале суда, она только радовалась тому, что в тот предгрозовой вечер они так и не занялись любовью по-настоящему, и вместе с тем это ее печалило. И он оказался прав. Каждый раз, придя сюда и проведя рукой по зеленому сукну, она чувствует, как спрятанная под ним столешница ждет ее прикосновения.
7
Дверь у него за спиной заперли. Справа рукомойник, слева — полка со щербатой посудой. Стол, прикрепленный к стене так, что его можно переводить в вертикальное положение, точно такая же узкая скамья. На ней можно сидеть только лицом к двери. По другую сторону — также прикрепленная к стене койка. Металлическая койка с невысокими бортами. Матрас, подушка, два одеяла. Камера длиной в четыре метра и шириной в два с половиной, прикинул Арбогаст. Высота примерно три метра. Следовательно, тридцать кубометров воздуха. Потолок побелен, стены салатного цвета, пол дощатый. Стены расписаны датами и неведомыми ему знаками. Висит и распорядок дня: “Заключенный должен подняться из постели сразу же после побудки в 6.30. Должен помыться, почистить зубы и приготовиться к выдаче утреннего кофе”. Возле двери в стенной нише с вентилятором — “параша”. Окно — напротив двери, на двухметровой высоте и величиной в квадратный метр. Дверь из тяжелого дуба, узкая, обитая железом и снабженная кольцом, на которое крепятся наручники. “Глазок”, а под ним — открывающееся только снаружи оконце.
В полдень бьет колокол. Старший надзиратель орет:
— Раздача пищи!
Двое арестантов забирают из кухни котел с едой и принимаются обходить камеры. Оконце открывается, Арбогаст подставляет миску, вахмистр наливает ему суп-овсянку. После еды разносят почту, и Арбогасту вручают так называемый почтовый набор, полагающийся каждому вновь прибывшему сюда заключенному. Лист серой бумаги формата А-5, соответствующей величины конверт, карандаш и формуляр с “Регламентом взаимоотношений заключенного с внешним миром”. Арбогаст решил сразу же приняться за письмо жене, чтобы высказать ей все, на что у него не хватило сил при утреннем свидании, но когда во второй половине дня в камеру пришел вахмистр со стремянкой, чтобы простучать молотком оконную решетку, в письме Арбогаста не было ничего, кроме обращения. Письма все равно заберут только в воскресенье, успокоил его вахмистр, так что спешить с этим нечего. Встав на табуретку, Арбогаст может разглядеть за окном крошечный участок дороги, небо и тюремную стену. Строго говоря, американцы в войну разбомбили весь Брухзал, но тюрьму они не тронули с тем, чтобы впоследствии заточить здесь нацистов. Рассказывают, что в последние дни войны здешние арестанты взбунтовались, убили начальника тюрьмы и заживо оторвали одному из надзирателей руку. Вечером дали хлеб с кусочком маргарина, домашний сыр и жестяную кружку чаю.