Клейн велел секретарше подготовить в нескольких экземплярах досье, содержащее копии важнейших документов, связанных со следствием и с судом, а также, конечно, новые отпечатки псевдоуличающих Арбогаста старых снимков, как окрестил их адвокат. Это досье он разослал специалистам по судебной медицине, которых предполагал в дальнейшем привлечь в качестве экспертов, и знатокам фотодела. Прибег доктор Клейн и к помощи своих знакомцев из СМИ, переговорив, наряду с прочими, с Хенриком Титцем из “Шпигеля”. Титц был родом из Франкфурта, и с его отцом, профессором-психиатром Титцем, адвокат с незапамятных времен дружил. В конце апреля молодой судебный репортер прибыл к Клейну в контору и ознакомился с материалами дела. Он сидел, откинувшись в кресле, лицо его оставалось в тени, и из этой тени он тихим голосом задавал все новые и новые вопросы, уточняя обстоятельный доклад адвоката.
Наконец Клейн закончил рассказ, тоже позволил себе откинуться в кожаном кресле, и пару минут они помолчали.
— Ну и как ты это объяснишь? Почему на процессе в Грангате Маул сделал это чудовищное заключение, — в конце концов спросил репортер.
Клейн пожал пленами.
— Не знаю. В самом деле, не знаю.
— И сколько лет?
— Он просидел уже тринадцать.
Титц кивнул, но ничего не сказал, и еще какое-то время они просидели молча. В кругу света под настольной лампой между ними лежала Мария Гурт. За окном то ли пошел, то ли раздумал пойти дождь. Так или иначе, Клейн вручил Титцу экземпляр досье, и тот перед уходом пообещал заняться делом вплотную. На что и надеялся доктор Клейн. Да и Сарразина обрадовала весть о том, что “Шпигель”, не исключено, расскажет о деле Арбогаста. Клейн поведал ему это через пару недель в телефонном разговоре, одновременно сообщив, что временно перебрался в Эссен. Поначалу Фриц Сарразин не понял, с какой целью.
Находясь в этом городе, проще наладить контакты с окружением федерального министра юстиции доктора Хайнемана.
— И, как знать, может быть, мне удастся тем или иным образом воздействовать на прокуратуру, которая, в конце концов, тоже не вполне независима и не может пренебречь мнением министра юстиции как своего прямого начальника.
Сарразин рассмеялся.
— Что-нибудь еще?
— Еще у меня есть семь экспертов, готовых заступиться за Арбогаста.
Доктор Клейн встал, подошел к письменному столу и, насколько позволяла длина телефонного шнура, к окну. Стоял июль, самое начало, и постепенно становилось теплее. Из соседних домов доносился стук жалюзи, за которыми люди уже стремились схорониться от солнца. За городом в пышную зелень оделись леса.
— Какая там у тебя погода?
— Жара, — ответил Сарразин. И добавил. — Ты вроде бы в отличном настроении?
— Совершенно верно. Мне кажется, что с фотоэкспертизой у нас все сладится. А это рубит заключение Маула под корень.
На следующее утро, в самую рань, когда еще не пробило восемь и доктор Клейн варил себе купленный накануне, потому что ему внушили, что тот обладает особенным ароматом, бергамотовый чай “Эрл Грей”, ему позвонил профессор Маул.
— Вы доктор Клейн? С вами говорит профессор Маул из института судебной медицины в Мюнстере.
Ансгар Клейн успел порадоваться тому, что чай уже заварился. И, едва представившись собеседнику, сделал первый глоток. Маул приступил прямо к делу. Голос у него был мягкий и обволакивающий, что никак не совпадало с внешним обликом, знакомым Клейну по снимкам в прессе.
Он просто не понимает, начал Маул, как Клейн может хотя бы предположить, будто новые отпечатки со старых негативов способны поставить под сомнение его экспертизу. Он по-прежнему неколебимо уверен в том, что Арбогаст удавил эту женщину.
— Как, кстати, ее звали?