К телевизору он обернулся, когда картинка уже сменилась, хотя сюжет оставался прежним. Увидев на экране профессора Маула, он сразу же полностью сосредоточился. Пауль Мор отлично помнил, что до выступления профессора Маула в Грангатском суде общее мнение склонилось к тому, что даже в худшем случае речь может идти только о непредумышленном убийстве. Мора очень заинтриговало, не изменилась ли позиция профессора Маула за все эти годы.
— Как вы относитесь к назначению второй и равноправной экспертизы в суде присяжных? — поинтересовался интервьюер.
В деле Арбогаста именно этот вопрос был судьбоносным, потому что, несмотря на явную недостаточность улик и особую тяжесть предъявленного обвинения, защите так и не удалось настоять на экспертизе. Майер, вспомнил Мор, так звали адвоката, который не сумел справиться со своей задачей.
— Существует опасность, пусть и эвентуальная, что другому эксперту захочется сказать что-нибудь тоже другое, просто чтобы соригинальничать, а ведь другое далеко не обязательно является правильным.
На экране пошла вставка. Вновь мелькнула старая фотография Арбогаста. Затем появился репортер. Даже в то время, сказал он, не мог не вызвать скандала тот факт, что прокуратура обвинила Арбогаста в умышленном убийстве при отягчающих обстоятельствах лишь на основании внешнего осмотра и вскрытия тела. Но еще скандальней оказалось то обстоятельство, что Грангатский суд присяжных признал обвиняемого убийцей на основании одного-единственного устного заключения судмедэксперта, которое, к тому же, вошло в противоречие с отчетом о вскрытии. И, наконец, самое скандальное состоит в том, что и теперь, по истечении более чем десяти лет, судейские инстанции цепляются за свой давнишний вердикт любой ценой и, как выразился журналист, бесстыдно отводят глаза от вновь вскрывшихся фактов. И это, когда справедливость приговора оспаривают даже международно признанные эксперты.
В паузе, которую взял журналист после этого категорического высказывания, вновь показали фрагменты каких-то интервью. Женщина в белом пиджаке, у нее за спиной фасад классического двухэтажного дома под черепичной крышей. Коротко стриженная, да и самая малость макияжа ей тоже не повредила бы. В правой руке у нее сигарета, иногда попадающая в кадр. Лет сорока, прикинул Пауль Мор. Да, с экспертизой профессора Маула по этому делу она знакома из специальной литературы, и его выводы ее настораживают. К сожалению, на данном этапе, без детального знакомства с материалом, она не может сказать ничего конкретного, за что и просит прощения у почтенной публики. В подкадровке пошло ее имя: доктор Катя Лаванс. И отдельной строкой — Восточный Берлин.
Судя по взмаху правой, она только что выкинула окурок. Камера машинально проследила за этим движением вплоть до пустого резервуара с жадно разинутой железной рыбьей пастью, из которой когда-то наверняка бил Фонтан, но сейчас она была покрыта ржавчиной. Пауль Мор выключил телевизор. Картинка съежилась до размеров крошечной белой точки в центре экрана, который затем медленно и с тихим шипением погас. Лишь когда экран окончательно потемнел, Пауль Мор закрыл его дверцами из красного дерева.
В этот же самый момент Айсгар Клейн держал в руке телефонную трубку цвета слоновой кости. На другом конце провода Фриц Сарразин уже давно прервал связь, и адвокат слышал из поднесенной к уху трубки только длинные звонки. Теперь и он сам осторожно положил трубку на рычажки, автоматически отметив, что рука избавилась от ее едва заметной тяжести. Телефон еще раз пискнул и замер.
Было полдевятого вечера, и во всем здании стояла тишина, если не считать тихого шипения, которое издавали, начиная остывать, алюминиевые фрагменты отделки фасада, — солнце уже час, как скрылось за западным углом дома. С улиц доносился шум машин, голоса прохожих и все остальное, чему полагается нарушать тишину летним вечером. Ансгар Клейн посмотрел вниз на улицу Гете, превратившуюся в последние годы в одну из лучших торговых улиц города и по-прежнему выходящую на пустующую по сей день и лежащую в руинах Оперную площадь. Развалины здания оперы в послевоенные годы лишь застраховали от обрушения и обнесли забором. Клейн хорошо помнил, как еще ребенком видел, как оно пылало.