Осенью предшествующего года семья Андрея переехала из Лукьяновки в Никольскую Слободку на левом берегу Днепра, за пределами города, хотя и у самой его границы. Андрей еще не вполне освоился на новом месте. Он играл на улице с сыновьями лавочников и еврейскими мальчиками (в Никольской Слободке евреи проживали без ограничений), но настоящих товарищей у него не появилось. Должно быть, он соскучился по Лукьяновке, где бегал с лучшими друзьями: Женей, Иваном, сыном извозчика, и Андреем Майстренко, мать которого работала в казенной винной лавке. Но все вместе они редко играли — Женя с Андреем предпочитали проводить время вдвоем.
По величественному почти восьмисотметровому Николаевскому цепному мосту, на тот момент самому длинному в мире, Андрей перешел на другую сторону Днепра. Чем он потом занимался, выяснить не удалось. Позднее он добрался до Лукьяновки, постучался к Чеберякам, и Женя вышел с ним поиграть.
Еще не было семи утра, когда фонарщик Казимир Шаховской, залив керосин в фонари на своем участке, шел домой с лестницей на плече. Жил он на Половецкой улице, шагах в пятидесяти от дома Жени Чеберяка на Верхней Юрковской. Шаховской только что получил от подрядчика рубль жалованья авансом. Когда он пришел домой, Ульяна, его жена, отправилась с рублем в лавку. По дороге она увидела Андрея с Женей — они стояли на углу Половецкой и Верхней Юрковской, разговаривали и ели конфеты. Она заметила, что Андрей был без пальто, а в руках у него связка книг.
Вышедший позже из дома Шаховской тоже встретил Андрея с Женей — они стояли на тротуаре и разговаривали чуть подальше того места, где их видела Ульяна. Казимир обратил внимание, что Андрей держал в руках баночку «длиной в вершок» (то есть 4,4 сантиметра) с чем-то черным — Шаховской не сомневался, что с порохом, который тот, возможно, купил на рынке. «Увидя меня, он подбежал ко мне и, ударив меня рукой по плечу, спросил меня: куда я иду, — вспоминал Казимир. — Ударил он меня довольно больно, так что я даже рассердился и… сказал, что ему нет дела до того, куда я иду». Обернувшись, Шаховской выругался: «Байстрюк!» (так тогда называли незаконнорожденных).
Если Андрея это и задело, он не подал виду. «Дяденька, куда идешь, возьми меня с собой», — умолял он. Казимир шел ловить щеглов, которых продавал на рынке; у Андрея была сеть, и ему нравилось ловить птиц, поэтому он так хотел присоединиться к Шаховскому. Но фонарщик пошел прочь, не ведая, что он последний, кто видел мальчика живым.
Вскоре после обнаружения трупа в дверь к Менделю Бейлису, жившему на Верхней Юрковской улице в двухэтажном доме у ворот завода, где располагалась и его контора, постучали. Евреи, исповедовавшие иудаизм, могли жить только в пятнадцати западных губерниях в пределах так называемой черты оседлости, куда не входил Киев. Ограничения снимались при переходе в христианство. Бейлис с семьей получил от властей дозволение жить в Киеве и особую привилегию проживания в этой части города лишь благодаря покровительству Ионы Зайцева, владельца кирпичного завода.
Открыв дверь, Бейлис увидел русского соседа, который пришел к нему в гости. Бейлис знал, что тот был членом антисемитской «Черной сотни», но это обстоятельство не мешало им общаться. Бейлис хорошо ладил с соседями-христианами и находился в дружеских отношениях по меньшей мере с еще одним черносотенцем. Люди, ненавидевшие евреев как народ, прекрасно уживались с отдельными его представителями.
Сосед сообщил странную новость: в газете его организации было написано, что Андрея Ющинского для «ритуальных» целей убили евреи. Бейлис не воспринял сообщение соседа как угрозу для себя и других евреев, хотя не исключено, что тот хотел дружески предостеречь Бейлиса, намекая на возможные антиеврейские меры в связи с убийством мальчика.
Мендель Бейлис, проживший в Киеве пятнадцать лет, лишь однажды ощутил смертельную опасность из‐за своего еврейского происхождения — во время ужасного погрома 1905 года, когда разъяренные толпы убили десятки евреев и разнесли почти все еврейские дома и предприятия, вплоть до самых жалких ларьков. Когда толпа начала буйствовать, местный священник распорядился, чтобы дом Бейлиса охраняли. Бейлис оказывал священнику некоторые услуги, в том числе договорился, чтобы ему продали кирпич на строительство школы для сирот по более низкой цене, и разрешил похоронным процессиям проходить по территории завода — кратчайшей дорогой к кладбищу. Владелец другой расположенной неподалеку фабрики, христианин, отказал священнику в этой просьбе, и тот часто напоминал своей пастве, что еврей помог ему, а христианин — нет. После погрома Шолом-Алейхем, крупнейший еврейский писатель и уроженец Киева, писал дочери, что не пощадили никого: «Они избили наших миллионеров — Бродских, Зайцевых…» Получилось, что особняки Зайцевых и еще более зажиточных Бродских в одной из лучших частей города были разорены — а дом Бейлиса оказался одним из немногих нетронутых еврейских жилищ в Киеве.