Майор Энтони Бенсон, естественно, стал важной персоной, поскольку знал интимную жизнь своего брата. И в связи с этим прокуратура сделала его главным действующим лицом с самого начала дела об убийстве. В день обнаружения трупа Маркхэм завтракал с майором Бенсоном, и хотя Последний изъявил готовность сотрудничать, его догадки представляли весьма малую ценность. Он сообщил Маркхэму, что знает большинство связей брата, но не может назвать никого, кто мог бы совершить подобное преступление, и никого, кто бы мог навести полицию на след преступника. Однако он откровенно признал, что в жизни брата была неизвестная ему полоса, и сожалел, что он не может о ней ничего сказать. Но он предупредил, что связи его брата с женщинами носили далеко не общепринятый характер, и считал возможным, что мотив преступления кроется с этой стороны. Согласно сведениям, полученным от майора Бенсона, Маркхэм немедленно послал двух своих людей проверить всех знакомых женщин Бенсона. И, как результат интереса Ванса к экономке, проявленного им во время допроса, он послал еще одного человека проверить прошлое, настоящее и все связи этой женщины.
В ходе расследования было выяснено, что миссис Платц родилась в городе Пенсильвания, ее родители были немцами и давно умерли. Сама она вот уже больше шестнадцати лет была вдовой. До Бенсона она двенадцать лет служила в одной семье и ушла оттуда лишь потому, что ее хозяйка продала дом и переехала жить в отель. Ее предыдущий хозяин, будучи допрошен полицией, показал, что у миссис Платц был ребенок, хотя он никогда его не видел и ничего о нем не слышал. Эти факты ничего Маркхэму не дали, но на всякий случай он приобпшл это показание к делу.
Тем временем сержант Хэс искал по городу серый «кадиллак», хотя не верил в его причастность к убийству. Больше всего он надеялся, что найти машину ему помогут газеты, которые уже опубликовали сообщения о преступлении. Один любопытный факт вселил в полицию надежду, что с помощью этого «кадиллака» они сумеют выйти на преступника. Чистильщик улицы услышав или прочитав о том, что на заднем сиденье «кадиллака» были сложены рыболовные принадлежности, сообщил, что нашел две целые и исправные удочки у тротуара Центрального парка около Катамбус-Сайкл. Сразу возник вопрос: принадлежали ли эти удочки к тем, которые видел в «кадиллаке» полицейский Мак-Лолин? Владелец «кадиллака» мог потерять их, когда удирал после убийства, но, с другой стороны, их мог потерять любой шофер, который проезжал мимо Центрального парка. Никакой дальнейшей информации не последовало, и к утру следующего дня дело продолжало оставаться на том же уровне, что и в день обнаружения трупа.
Утром Ванс послал Карри за газетами, а потом целый час обсуждал различные аспекты преступления. Для Ванса чтение газеты было настолько необычным занятием, что я не сумел скрыть изумления при виде того, чем он занимается.
– Нет, дорогой старина Ван, – лениво пояснил он, – я не стал сентиментальным, я даже не стал более гуманным, хотя это слово сегодня ошибочно звучит на все лады. Я не могу согласиться с Теренцием: homo sum, humani nihil a me alienum puto[13], потому что я видел много всего, что они именуют гуманизмом. Видите ли, Ван, это маленькое оживление в связи с преступлением очень интересно или, как пишут в журналах, очень интригующе, фу, какое дикое слово! Ван, вы просто обязаны прочесть это интервью с сержантом Хэсом. Он занял целую колонку словами: «Я ничего не знаю». Бесценный парень! Я просто начинаю нежно любить его.
– Может быть, Хэс скрывает свои знания, как хитрый дипломат, – высказал я предположение.
– Нет, – отозвался Ванс и печально покачал головой. – Человек с его тщеславием не удержался бы от соблазна известить о своих способностях весь мир хотя бы из-за того же гуманизма и из желания добиться справедливости. Для него было бы мукой промолчать об этом.
– Во всяком случае, Маркхэм может знать или подозревать что-либо такое, о чем следует временно умолчать, – не сдавался я.
Ванс на мгновение задумался.
– Да, в этом нет ничего невозможного, – согласился он. – И он держится в стороне от этой журналистской говорильни. Может быть, мы основательно вникнем в это дело, а, Ван?
Он подошел к телефону, набрал номер прокуратуры, и я слышал, как он договаривается с Маркхэмом о встрече за ленчем в Стюйвезант-клубе.
– А как насчет статуэтки Надельманна у Штирмера? – спросил я, вспомнив о причине, которая привела меня в это утро в дом Ванса.
– Сегодня у меня нет настроения заниматься греческими безделушками, – ответил он и снова уткнулся в газету.
Сказать, что я был удивлен его поведением – значит не сказать ничего. За все время нашего знакомства я не помню случая, чтобы он отказался разговаривать или рассматривать какой бы то ни было предмет искусства. Однако сейчас это случилось. Я был достаточно сообразителен, чтобы понять, насколько интенсивно работает его ум, и перестал донимать его.
Маркхэм немного опоздал; когда он прибыл в клуб, мы с Вансом уже сидели в углу за нашим любимым столиком.
– Приветствую вас, мой милый Ликург, – встретил его Ванс. – Что нового ожидает человечество в ближайшем будущем? Есть ли у вас новые ключи к этому делу?
Маркхэм улыбнулся.
– Я вижу, вы читали газеты. Какое же мнение сложилось у вас?
– Без сомнения, дело типичное, – ответил Ванс. – Они настойчиво и кропотливо ищут нее, что угодно, кроме самого существенного.
– В самом деле? – шутливо осведомился Маркхэм. – А что, разрешите спросить вас, вы считаете самым существенным в этом деле?
– С точки зрения глупого любителя, я бы считал наличие парика нашего дорогого Олвина, – ответил Ванс. – Довольно подозрительная вещь, знаете ли.
– Во всяком случае, Бенсон носил эту штуку, насколько я понимаю… А что еще?
– А еще воротничок и галстук на постели.
– И искусственные зубы в стакане, – шутливо добавил Маркхэм.
– Вы удивительно догадливы! – воскликнул Ванс. – Да, это тоже очень существенная деталь ситуации. И меня удивляет, что несравненный сержант Хэс не обратил внимания на эти вещи. Впрочем, а некоторые Аристотели часто небрежны в своих наблюдениях.
– Вы не особенно интересовались вчерашним расследованием, – сказал Маркхэм.
– Наоборот, – уверил его Ванс, – я оцепенел от изумления. Вся ваша процедура была пределом абсурдности. Все, относящееся к делу, начисто игнорировалось. Там была по меньшей мере дюжина points de depart[14], и все они вели в одном направлении тем не менее ваши официальные pourparleurs[15] их даже не заметили. Каждый занимался дурацким делом – вроде разглядывания концов сигарет и решеток на окнах. Кстати, эти решетки интересны сами по себе – флорентийская работа.
Маркхэм был изумлен и раздражен.
– Для полиции это имеет большое значение, Ванс, – сказал он. – В конце концов своего они добиваются.
– Я просто обожаю вашу доверчивую натуру, – промямлил Ванс. – Но признайтесь мне, Маркхэм, что вам известно об убийце Бенсона?
Маркхэм колебался.
– Это, конечно, совпадение, – наконец заговорил он, – но утром после вашего ухода один из моих людей, которого я послал проверить любовную жизнь Бенсона, доложил, что он нашел женщину, которой принадлежат сумочка и перчатки. В поисках ему помогли инициалы на платке. Он узнал о ней интересные факты. Как я и подозревал, она обедала с Бенсоном. Она актриса музыкальной комедии и ее зовут Мюриэл Сент-Клер.
– Какое несчастье! – вздохнул Ванс. – Я, знаете ли, надеялся, что сыщики не найдут эту леди. Я не имею удовольствия быть знакомым с нею, иначе я послал бы ей соболезнование… Я полагаю, теперь вы будете играть роль судебного следователя и подвергнете ее разным ужасам, не так ли?