— Голсуорси! — выкрикнул Биф, не поднимаясь со стула.
Стьют опять не удержался, чтобы не скорчить гримасу, а потом повернулся к появившемуся на пороге констеблю.
— Отправляйтесь к мистеру Роджерсу, обувщику, и спросите, помнит ли он письмо, прибывшее авиапочтой из-за рубежа примерно за неделю до приезда его приемного племянника. Узнайте, кто его написал, кому оно было адресовано, и вообще все подробности, какие только сможете. Да и, между прочим, мне необходимо иметь образец почерка молодого Роджерса.
— Будет сделано, сэр.
Затем мы снова остались втроем в кабинете Бифа.
Впрочем, почти все мои воспоминания о том дне сводятся ко многим часам, проведенным в этом крошечном помещении. Стьют получал рапорты и рассылал повсюду свои приказы и инструкции. День оказался целиком посвящен сведению концов с концами в добытых уликах и попытках выжать остатки информации из наших местных осведомителей. Еще до полудня вернулся сотрудник, которому поручили обыск склада, и доложил, что ничего не обнаружил. Это был второй из констеблей Бифа, на чью долю выпало задание, — долговязый и худощавый молодой мужчина с длинным носом по фамилии Кертис.
— То есть внутри не нашлось ничего?
— Совсем ничего, сэр.
— Что ж, спасибо и на этом, Кертис.
Стьют никогда и ничем не выдавал своего разочарования, если ему доставалась пустышка. А ведь его ждало еще одно огорчение всего несколько минут спустя с возвращением Голсуорси от обувщика.
— Ну, каковы результаты? — резко спросил он констебля.
— Я повидался с мистером Роджерсом, сэр, — начал Голсуорси, еще не успев толком отдышаться. — Он прекрасно помнит то письмо. Оно было действительно адресовано ему, утверждает он, но послал его сам себе молодой Роджерс по пути домой из Рио-де-Жанейро.
— Вы спросили его, о чем было письмо?
— Так точно, сэр. Ни о чем в особенности, ответил он. Как я понял, у молодого Роджерса выработалась привычка посылать на этот адрес время от времени письма авиапочтой из дальних стран, когда он находился в плаваниях. Мистер Роджерс даже поискал письмо в надежде, что сохранил его, но не нашел. Зато обнаружил старый конверт с адресом, написанным рукой племянника, и отдал мне. Вот он, сэр.
Мы изучили уже чуть грязноватый конверт. Почерк был ровным и прямым. Он не мог принадлежать в равной степени ни безграмотному человеку, ни искушенному в каллиграфии писарю или ученому.
— Очень хорошо, констебль, — признал Стьют, все еще не способный преодолеть себя и обратиться к полицейскому по фамилии.
Зато следующий персонаж принес значительно более ценную информацию. Это был викарий из церкви в Чопли, бойкий и непоседливый человечек с раскрасневшимися от возбуждения щеками.
— Ах, вот и вы, инспектор! — воскликнул он при виде Стьюта, а я про себя задался вопросом, отчего именно священники имели особую склонность начинать всякий разговор с подобного междометия. — Смит, наш местный констебль в Чопли, посоветовал мне непременно встретиться с вами.
Его голос звучал так громко, что был слышен, вероятно, в самом дальнем углу полицейского участка. Я не без удовольствия заметил, что Стьют повел себя с ним столь же бесцеремонно, как и с нашими прочими информаторами.
— Присаживайтесь, викарий, — сказал он.
— Дело в том, что я, быть может, сумею оказать вам помощь в расследовании этого трагического происшествия. Хотя мои сведения вы с таким же успехом можете счесть и бесполезными. Я тут разговорился с молодым Смитом. Он когда-то пел у меня в хоре, если хотите знать. Умнейший юноша, и, как я надеюсь, его ждет большое будущее. — В моем личном заочном состязании между Голсуорси и Смитом первый сразу же получил еще несколько очков в свою пользу. — Так вот, я упомянул, как в среду после обеда возвращался из Брэксэма за рулем своего автомобиля…
— В котором часу это было?
— В котором часу? Ах, время, время! Ха! Ха! И вы еще спрашиваете меня о времени, инспектор! Вам, судя по всему, ничего не известно о моей репутации. Здесь меня считают самым непунктуальным человеком во всем мире. Тем я печально и прославился. Я как-то совсем не замечаю течения времени.
— Но хотя бы приблизительно?
— Это было, должно быть, между пятью и шестью часами. Я ехал совершенно один. И вдруг заметил мотоцикл, стоявший у обочины дороги.
— Развернутым в какую сторону?
— В мою. То есть в сторону Брэксэма.
— Какой марки мотоцикл?
— О! Вот здесь я могу вам точно ответить. Сам когда-то был заядлым мотоциклистом. Сейчас, конечно, давно бросил это увлечение. Мотоцикл «Радж-Уитуорт». Пятьсот кубических сантиметров. Собран на заказ. И, как мне показалось, почти новый. Что ж, подумал я. Обычное дело. Молодежь, инспектор, молодежь! — И он рассмеялся вроде бы от всего сердца, но для меня этот смех прозвучал почти зловеще.