— Вы шутите?
— Зачем шутить. Может, от него хоть в клубе польза будет.
— А что! Бери, — посоветовал Матвей.
Лариса тронула его за руку.
— Ты домой скоро?
— Обожди, попляшем.
— Не хочу я плясать. Пойдем-ка, поговорить надо.
— После поговорим.
— После так после. Я домой пойду.
— Ступай.
И Лариса пошла домой одна.
С того дня, когда она пела частушки, отношения у нее с Матвеем испортились. Хуже всего было то, что он ни разу не попрекнул ее, ни разу не поругался — словно ничего не случилось. Хоть бы отругал, хоть бы ударил — на этом бы и кончилось. А он словно замкнулся на все замки, замолчал, отвечал неохотно и коротко, и только мучил Ларису своим темным взглядом и непонятной улыбкой… И так тянулось целую неделю.
В клубе заиграла гармонь. Начались танцы. Через открытые окна было хорошо слышно, как Шурочка запела страдания.
Лариса давно знала эти страдания, часто сама пела их и танцевала под этот простенький привычный мотив. Но сейчас ей вдруг показалось странным, как можно плясать под такую дурацкую песню. Она шла домой, а свежий голос Шурочки догонял ее:
Шурочка пела, и в клубе танцевали девчата, и Матвей был там, возле Тони. «Любит он Тоньку — это ясно, — думала Лариса. — Ему с ней интересно. А со мной скучно… Ну ладно, гулял бы, только тихо, чтобы люди не видали. Погуляет — отстанет… А если не отстанет? Если крепче привяжется? Что тогда? Что мы будем тогда делать с тобой, ребеночек? Да она-то что, Тонька-то, не понимает, что ли? Как она может! Матвей ведь отец… Отец! Нет, я поговорю с ней… Пускай отступится. Не отступится — хуже будет. Так и скажу — хуже будет!»
Она поднялась на крыльцо, открыла дверь. А из клуба еле слышно доносились знакомые страдания:
Лариса тихонько, чтобы не будить свекровь, вошла в избу: «Так я ей и скажу, — продолжала она думать: — «Не отступишься — хуже будет». Так прямо и скажу».
В сенях послышались шаги. Но это был не Матвей, вошла Алевтина Васильевна.
— Тебе что? — спросила Лариса холодно.
— Так зашла, посидеть.
— Матвей там?
— Там. Выплясывает. — Алевтина Васильевна вздохнула. — Теперь понятно, чего Тонька за клуб хлопотала. Ей там ловко с ним. Простору много. Да и наши-то мужики вовсе совесть потеряли…
— Не трепли языком. Мужик мой — мне и разбираться…
— Так разве я что говорю?.. Матвей у тебя хороший, дай боже… Все она, разлучница. Не она бы — жили бы вы себе…
— Уходи, Алевтина Васильевна… Наплевать мне на нее.
— Да что я, не вижу, как ты убиваешься, касатка? Что у меня, сердце каменное? Ведь я тебя нянчила, когда ты махонькая была. Этакая была, довесочек… Вон и шляпку купила, как у Тоньки. Что я, не вижу? Только она его не шляпкой берет.
— Спать время, Алевтина Васильевна. Уходи.
— Иду, иду, касатка. А Тоньку ты оберегайся. Я пожила — понимаю.
— Уходи.
Лариса подошла к выключателю и потушила лампочку.
Пришел Матвей, зажег свет и увидел Ларису. Она сидела за столом, подперев руками голову, и большие глаза ее были наполнены слезами. И, увидев непролившнеся слезы в ее глазах, Матвей понял, как долго и неподвижно она сидела на этом месте.
Глава шестнадцатая
Лекция на экономические темы
На следующий день состоялось выдвижение дедушки Глечикова на должность библиотекаря колхоза «Волна». В этом выдвижении заключалась небольшая хитрость: истопником или сторожем при клубе дед работать не согласился бы, а в библиотекари пошел с удовольствием — все-таки должность руководящая.
Вечером ребята собрались в клубе — давать дедушке инструктаж. Его посадили на председательское место, во главу стола, и осторожно стали разъяснять, что настоящий библиотекарь, кроме выдачи книг, должен наблюдать за чистотой и порядком, следить за клубным имуществом, мести полы и топить печи.
Дедушка чувствовал себя главным начальником, важно кивал головой и на все соглашался.
Тут же было решено организовать агрономическую учебу. Вспомнив печальный результат лекции Крутикова, Тоня вызвалась заниматься с полеводами сама, хотя и не считала свои познания достаточными и в техникуме получала по полеводству тройки.
Леня поднял вопрос о стенгазете, и вместо короткого разговора с Глечиковым получилось собрание клубного актива.
Шурочка предложила организовать драматический кружок. Ее поддержали и заспорили, какую пьесу выбрать для первой постановки.
В разгар спора вошел Морозов. Его никто не звал, и Тоне стало тревожно, однако он сразу ввязался в спор, сказал, что никакой пьесы не надо, что надо организовать живую газету и продергивать колхозные недостатки. Текст вполне свободно можно писать самим, а главным сочинителем назначить Витьку. Матвей тут же придумал несколько сценок, показал, как это должно получиться, и все помирали со смеху. В Матвее снова заговорила артистическая жилка, и он выразил готовность быть режиссером, артистом и гримером, если только его будут слушаться и выполнять поставленные им условия.
Первое условие состояло в том, чтобы репетиции проводить в полной тайне и содержания номеров никому не говорить. Кто станет трепаться, того — вон.
Второе условие — подчиняться режиссеру и играть того персонажа, которого он прикажет: прикажет изобразить самого Ивана Саввича — чтобы не отказывались. Кто станет отказываться, того — вон.
Третье условие — приходить на репетиции без опозданий. Кто хоть раз пропустит, того — вон.
Условия приняли, и клубный актив в полном составе, включая и дедушку Глечикова, записался в живую газету. Одна Тоня наотрез отказалась участвовать в ней, И ее едва уговорили, чтобы она редактировала тексты.
После позора, который Тоне пришлось перенести в день открытия клуба, она страшилась Матвея; как только он появлялся, ей казалось, что сейчас войдет Лариса и снова устроит безобразную сцену. Но все-таки Тоне было приятно сознание того, что Матвей здесь из-за нее, что, не будь ее, он не стал бы возиться ни с живой газетой, ни с клубными делами. Сознавая это, она гордилась и была счастлива, и вместе с тем за это ощущение гордости и счастья, скрытое в самых глубинах души и только изредка вспыхивающее в ее детски-внимательном взгляде, она презирала и стыдила себя.
На первый сбор артистов живой газеты она не пошла. Не пошла она и на репетицию, хотя за ней прибегала Шурочка и убеждала, что дело не идет и Матвею надо о чем-то посоветоваться.
Дедушка, приходя с репетиций, потирал руки, загадочно ухмылялся и говорил: «А мы сегодня еще смехотворнее надумали». Тоне было любопытно, что они такое надумали, но вопросов она не задавала. Ходили слухи, что Матвей готовит какой-то свой особенный номер и для этого номера Шурочка делает выписки из бухгалтерских книг и из годового отчета.
Однако один раз Тоне пришлось пойти на репетицию. О живой газете услышал Игнатьев, заинтересовался и попросил Тоню познакомить его с тем, что готовят комсомольцы.