– Это клевета… Он ответит за это. Маньяк… Нашел объект для своей больной фантазии, сволочь…
– Ну, это суду решать, – мудро заметил Кряжин.
– Суду?.. – Кряжин слова не слышал, он догадался о нем по движению администраторских губ.
Конечно. Какая у администратора короткая память! Ведь следователь подробно разъяснял ему его права и обязанности, указывал на официальные бумаги и говорил об уголовной ответственности…
– Вы должны меня понять. Я отец двоих детей, младшему из которых – пятнадцать лет. Из-за клеветы какого-то маньяка разрушится семья, чей очаг был согрет любовью и доверием…
– Так я насчет Резуна, – напомнил Кряжин.
И речь полилась, как река в половодье. Торосы предложений разбивались, дробились в сало, растворялись в воспоминаниях администратора. И к пятнадцатой минуте разговора перед следователем Генеральной прокуратуры Российской Федерации вырисовалась незатейливая и весьма смахивающая на правду картина.
В кабинет заглянул Тоцкий. На лице его значилось: «В данный момент Армагеддон не намечается, но было бы неплохо, если бы вы выслушали это прямо сейчас».
Кряжин был этому несказанно рад. Поскольку Яресько, увлекшись, начал рассказ уже по второму кругу, полагая, что чем больше он наговорит, тем проще будет договориться со следователем, наступал момент, когда его следовало притормозить и попросить стереть с уголков рта накипевшие слюни.
Он окажется здесь вторично через несколько часов. Это самый простой способ перепроверить то, что сейчас он, увлекшись, наболтал. И попросить начать сначала. Хоть сейчас-то он не сомневается в том, что его пишут?..
– Так я насчет записи… – мучаясь от полной зависимости, напомнил Яресько.
И его, взволнованного, увели. А сыщик, покосившись на портрет Президента и расположившегося напротив него Чезаре Ломброзо, присел на соседний стул. Особая черта любого сыщика – он никогда не сядет на то место, где обычно сидят допрашиваемые. Точно так же, как никогда не прикоснется к стакану, из которого тот пил. Будь тот при этом хоть руководителем другой страны. Вряд ли кто из тех, кто оказывается в подобных кабинетах, знает, что он сел не на случайный стул и в момент волнения пил не из первого попавшегося стакана. И в протоколе расписывался не просто попавшейся под руку оперу или следователю авторучкой из канцелярского набора.
Всяк сюда входящий должен быть осведомлен: независимо от причин пребывания в этих кабинетах вам предложат сесть на «специальный» стул («Нет-нет, вот сюда, со мной рядом!»), «специальный» стакан предложат в момент внезапно появившегося приступа жажды («В какой же ящик я его сунул?..») и расписаться дадут «специально» подготовленную для этого ручку («Эта не пишет, вот этой попробуйте»). И хозяин кабинета обязательно предупредит несведущего, но «своего», чем ему пользоваться стоит, а чем нет. Именно по этой причине муровец обошел стол, бросил взгляд на Кряжина, получил согласие и уселся на стул напротив.
Тоцкий потратил время не зря. Задачу первую, наиболее доступную для быстрого исполнения, он выполнил в течение часа. Муровцам из его отдела понадобилось ровно столько времени, чтобы установить наличие аналогичных случаев, имевших место за последний год. Речь шла (тьфу-тьфу-тьфу!..) не об убийствах губернаторов, а о подобных случаях, где присутствовал нож, перерезанное им горло, левый носок или нагой вид. Словом, все, что могло бы показаться похожим при виде трупа Резуна на постели гостиничного номера.
Ребята сработали на совесть. Восьмого сентября, за две недели до убийства мининского губернатора, на улице Енисейской в Бабушкине был обнаружен на лавочке некто Бекмишев. Прибывшие по сообщению перепуганной бабушки из Бабушкина врачи стали свидетелями весьма необычной картины. На лавке спиной вверх валялся пьяный до изумления мужик, глухо матерился и боялся крутить головой. Кричал, что его ограбили и почти зарезали.
Действительно, в части своего повествования мужик Бекмишев был прав. Но не в части вывернутых карманов. Его шея не перерезана, нет, здесь следует употребить слово «порезана». Да! – она была порезана от уха до уха, причем ни один из внутренних органов, отвечающий за жизнеспособность бекмишевского организма, поврежден не был. Вообще складывалось впечатление, что Бекмишев шел, потом споткнулся, упал на серп и получил молотом по затылку.
Странного посетителя перевязали в клинической больнице, и уже на следующее утро тот, как и положено, из нее сбежал.
Это была единственная аналогия из оперативной памяти МУРа. Словом, с первым заданием проблем не было, и Тоцкий выполнил его быстро, облегчив совесть Кряжина по максимуму. Выполняя второе распоряжение советника, уже являвшегося к тому моменту старшим оперативно-следственной группы по расследованию дела по факту убийства губернатора Мининской области Резуна, он отправил эскорт на Большую Дмитровку и вернулся в номер.
Но вернулся не сразу. Едва майор сообщил, что они следуют наверх, администратор затеял суету с поиском ключа с деревянной грушей и номером «317» на ней. После того как номер был освобожден, ключ вернулся в распоряжение администратора, и тот, конечно, его утерял. Но, подстегиваемый незнакомым Тоцкому ранее моложавым кавказцем, решил проблему быстро. Дубликат ключа нашелся в горницкой.
С майором поднимались на этаж трое из персонала «Потсдама»: дежурный администратор (не путать с Яресько, занимающим эту должность не через двое суток каждый месяц, а постоянно), дежуривший в ночь убийства и уже допрошенный следователем начальник службы безопасности, которого также не миновала чаша сия, и человек, разговаривавший с начальником СБ в тот момент, когда Тоцкий обратился к последнему. Именно этот южанин с чистым и чуть бледным лицом проявлял усердие в поисках утерянного ключа от злополучного триста семнадцатого номера. «Охранник», – пронеслось тогда в голове майора. Однако, когда процессия, возглавляемая опером из МУРа, уже почти поднялась на третий этаж, выяснилось, что один из троих, воспринятый муровцем как охранник, в списках рядового персонала «Потсдама» не значится.
– А вы кто? – удивился Тоцкий, остановившись на полпути.
– Занкиев Сагидулла Салаевич, – сказал чернобровый джентльмен с седыми висками. Последнее выглядело странно, ибо на вид джентльмену было лет тридцать. Тридцать три – от силы.
– Замечательно. Но мне бы хотелось, так сказать… Вы кем здесь?
– Управляющим.
Заставив кавказца сориентироваться при ответе в падежах, незаметно для окружающих майор решил две задачи. Во-первых, стало ясно, что человек образован и «маму» с «папой» в беседах не путает. Во-вторых, ему нужен был тон. Любой кавказец свою должность, пусть даже он вагоновожатый, произнесет с таким пафосом, чтобы все убедились в том, что он здесь человек не случайный, и не от безысходности, и не от малого ума, а непременно – по собственному большому желанию и, что самое главное, по призванию.
И он услышал этот тон. Спокойный, без ноток дерзости, вызова и снобизма. «Управляющим», – спокойно ответил человек в очень дорогом костюме, и стало ясно, что человек находится на своем месте. Как раз по собственному желанию и, что самое главное, по призванию. Он родился управляющим «Потсдама».
– Наконец-то, – сориентировавшись, говорит Тоцкий. – А мы уже подумали, что вы в командировке.
– Я с утра был сильно занят.
– Так сильно, что это пересилило чувство, которое испытали, узнав, что в вашей гостинице убили человека?
– Я не испытываю чувств, – то ли красовался, то ли честно признавался управляющий. – Я делаю бизнес.
И Тоцкий в этой ситуации принимает единственно верное решение. Он просит подождать его, спускается вниз и приглашает с собой еще одного молодого человека, ошибиться в социальной и должностной принадлежности которого теперь просто невозможно: на человеке коротенькая синяя курточка, шапочка без козырька и лакированные туфли. Коридорный.