«Волга» привезла их на улицу Первую Дачную, они вылезли из машины и, пройдя полтора квартала, вошли через черный ход в трехэтажное кирпичное здание, поднялись на второй этаж. Одна из дверей в коридоре приоткрылась, выглянул Волынский.
— Товарищ полковник… Сюда. Здравствуй, Валентина.
— Здравствуй, Женя.
Кроме Волынского в комнате были майор Пахомов, Митько и лысый следователь прокуратуры, все в штатском. Митько, слегка раздвинув занавеску, выглядывал из крайнего окна на улицу, остальные сидели в глубине комнаты на стульях. Здесь, по всей вероятности, размещалось какое-то проектное бюро: комната была тесно заставлена чертежными столами, сейчас столы и стулья были сдвинуты к стене, чтобы освободить пространство у окон.
При появлении полковника все встали.
Искаков поздоровался, пожал руку Пахомову и следователю прокуратуры, подошел к Митько.
— Что там видно? А?
— Прекрасный обзор, товарищ полковник. — Митько протянул полковнику тяжелый полевой бинокль. (На подоконнике остались кожаный футляр от бинокля и плоская, изящная кинокамера «Кварц»). Искаков поднес бинокль к глазам.
— Верно, все просматривается. — Он передал бинокль Валентине. — Взгляните.
Валентина уже знала, что здание, в котором они находятся, расположено как раз напротив дома Серафимы Павловны Бурак — сестры погибшего на шоссе Александра Павловича Бурака, старушки-библиотекарши, — и что здесь ожидаются важные события. Об этом сказал Валентине полковник еще в машине, но подробнее объяснять не стал, а Валентина не расспрашивала, понимая, что если полковник больше ничего не говорит, значит — так надо, может быть, не считает нужным входить в подробности при шофере.
Валентина направила бинокль — он оказался и правда тяжелым — она не ошиблась, когда взглянула на него.
Дом Серафимы Павловны Бурак стоял в глубине двора — одноэтажный, деревянный, с потемневшим крылечком и двумя окошками по обе стороны крылечка. От улицы двор был отгорожен невысоким штакетником, от соседнего двора — ветхим забором и кустами малины. Во дворе росли две старые яблони, на грядках под окнами — цветы. От калитки тянулась посыпанная желтым песком дорожка к крылечку. Мощные линзы бинокля приближали крылечко так близко, что казалось, только шагни — и можно будет толкнуть рукой дверь с облупившейся краской. В доме, вероятно, никого не было, на дорожке, посыпанной песком, хорошо видны следы, ведущие к калитке.
— В доме никого нет? — спросила Валентина.
— Старушка на работу ушла, — ответил Митько.
Валентина передала ему бинокль, отошла к полковнику. Он сидел теперь у чертежного столика вместе с Пахомовым, Волынским и следователем прокуратуры. Лица у всех были веселые.
— Согласен, согласен, майор. Явно, не дают мне твои лавры покоя, — смеялся полковник.
— Не надо было уходить в большое начальство. Оставался бы в следственном.
— Ох! — Полковник притворно вздохнул. — Все, последний раз на задании — все!.. Нет, ты мне скажи, Пахомов: я детектив или не детектив?.. Скажи ты, Волынский?
— Детектив, товарищ полковник. Так точно.
— Слышал? А Волынский ни за что не польстит, сам знаешь. Так чего же ты хочешь?.. Но я сказал: сегодня последний раз!
— Не вытерпите, товарищ полковник. Это как батя-генерал, врачи давно запретили, а он все равно каждый день летает. Мать ему говорит: «Ты злоупотребляешь служебным положением!»
— Волынский, Волынский! — полковник притворно насупился.
— Волынский! — позвал Митько.
— В чем дело?..
Все умолкли, насторожились.
— Ничего, товарищ полковник. Это я Волынского…
Волынский отошел к окну.
— Что вы так далеко сели, Валентина, пересаживайтесь поближе, — пригласил Пахомов, показывая на освободившийся стул. — Вы сегодня такая красивая. Цыганочка!
— Смотрите, что делается! Без очков, а разглядел! — воскликнул полковник. — Я в теснинах раздумья и на путях смущения.
Валентина почувствовала жар в щеках.
— Что это вы всегда цитируете, Булат Искакович?