— Разрешите…
Валентина повернула голову, — рядом стоял высокий казах в милицейской форме, старший лейтенант. Он поправлял объектив фотоаппарата, в нетерпении шевеля красивыми, вразлет, черными бровями. Валентина отступила.
— Готовы, Есенов?
— Да, товарищ майор.
Пахомов включил фонарик, брызнул яркий луч. И тотчас вспыхнул блиц, будто блеснула синяя молния, а может быть, молния и вправду блеснула, совпала со вспышкой блица. После вспышки стало еще чернее, в наступившей тишине вдали загромыхал гром.
— Только грозы не хватало, — проворчал Пахомов и позвал: — Доктор… Надо поторапливаться.
Из темноты появился молоденький, скуластенький, в соломенной шляпе доктор, тот самый судмедэксперт, за которым заезжала в городской морг милицейская машина. Он присел на корточки и начал быстро ощупывать ноги, руки, туловище покойного.
— Перелом… И здесь перелом… — бросал он время от времени. «Р» он не выговаривал, и у него получалось: «пе’елом», будто он дурачился у трупа. (Валентина понимала, что это просто дефект речи, но не могла унять нарастающего раздражения).
— Похоже на наезд. Следов д’угого ха’акте’а нет.
Доктор перевернул труп на спину и снова проворно зашарил по телу, прощупывая его короткими, сильными пальцами, а Валентина не могла отвести глаза от лица покойного, полного, немного асимметричного (она вспомнила, что читала у профессора Герасимова, восстанавливающего лицо по черепу, что лица у людей асимметричны, одной половиной они больше похожи на мать, другой — на отца). «И у этого человека были мать и отец, и родители гадали о его будущем», — думала Валентина. Покойник теперь лежал спиной на черном шоссе, и налетевший ветерок шевелил его усы, пышные, казацкие, в городе теперь таких не носят…
— Похоже, что наезд, — повторил доктор.
Пахомов присел на корточки рядом, старший лейтенант Есенов подал ему газету. Пахомов расстелил ее на шоссе, сунул руку в карман брюк покойного и вывернул его. Мокрый от крови карман был пуст. Пахомов вытер клочком газеты испачканную руку, обошел лежащего с другой стороны, снова присел на корточки и вывернул второй карман. В нем оказалась мятая пачка сигарет «Орбита» и несвежий носовой платок, Пахомов осторожно выложил все это на газету и продолжал осмотр. Из бокового кармана пиджака он вынул записную книжку, полистал ее, досадливо гмыкнул.
— Что? — спросил следователь прокуратуры.
— Новая, — ответил майор. — У-у, работа!
Кроме записной книжки в пиджаке оказался потертый дерматиновый бумажник. Пахомов раскрыл его, вынул пачку десятирублевок. Заглянул во все отделения — одно, другое, третье…
— Что? — снова спросил следователь.
— Никаких документов.
— Да-а, — лениво протянул следователь, коснулся ладонью лысины. — Доктор прав, это наезд. Когда грабят, деньги забрать не забывают… Вы правы, доктор!
— Категорически я ничего не утверждаю. Вскрытие покажет…
— Перестраховочка?
— Никаких документов. — Пахомов выпрямился. — Теперь вот и ответьте: кто он?
— Кто? — сочувственно повторил следователь прокуратуры.
— Доктор, поправьте ему голову, сфотографирую в фас, — попросил Есенов и стал готовить аппарат.
— Одну минуту!
Доктор запустил все пять пальцев в волнистые седые волосы покойного, с силой потянул их, повернул голову как требовалось. Валентину передернуло — теперь она знала, почему ее все время раздражал этот эскулап! Как можно быть таким черствым, таким каменным!.. Впрочем, все они здесь такие — и этот нетерпеливый красавец старший лейтенант, и следователь прокуратуры со своим равнодушным «что?», и тот же Пахомов. Валентина запомнила, как он оторвал кусок газеты и вытер с руки кровь.
Вспыхнул блиц, и снова, как в первый раз, вокруг стало еще темнее.
— Эх-хе…
Валентина оглянулась. За ее спиной стоял коренастый, среднего роста мужчина. Вероятно, он и сам не заметил, как вздохнул вслух. Он тоже посмотрел на Валентину. У него был большой выпуклый лоб с залысинами и рассеченный глубокой ямочкой подбородок. (Это был первый человек, встреченный здесь Валентиной, который так же, как и она, испытывал потрясение перед лицом смерти). Валентине захотелось что-нибудь сказать, но сразу она не нашлась, а мужчина повернулся и, тяжело ступая, пошел прочь.
В темноте опять загромыхало, теперь значительно ближе. Валентина подняла голову: звезд не было видно. Ее окружала со всех сторон темень, освещена была только часть шоссе. Она вдруг увидела, что возле никого нет, она одна. Ей стало страшно. Она огляделась: у дальней машины, загораживая фары, стояло несколько человек (как бывает на старинных картинах — таинственные, черные силуэты в желтых ореолах). Валентина бросилась к ним.