Икрамов. Нет.
Вышинский. Подсудимый Икрамов, вы были членом подпольной националистической организации в 1928 году?
Икрамов. Да.
Вышинский. Эта организация называлась „Милли Истиклял“?
Икрамов. Да.
Вышинский. Значит, в этой части показания Ходжаева правильны?
Икрамов. Правильны.
Вышинский. Ходжаев был членом подпольной националистической фашистской организации „Милли Истиклял“?
Икрамов. Нет. Файзулла Ходжаев не был. У Ходжаева была своя организация.
Ходжаев. Я так и говорил.
Вышинский. Значит, Ходжаев был в своей организации, а вы — в своей. Обе организации буржуазно-националистические. Фашистского типа.
Икрамов. Правильно. Но что контакт сами установили — это неправильно. Контакт установлен под нажимом правого центра.
…
Вышинский. В чем же у вас разногласия с Ходжаевым?
Икрамов. Я говорю, что не в 1929 году, а в 1933 году, под нажимом Бухарина.
…
Вышинский. Действовали порознь? Обвиняемый Ходжаев, в чем тут дело?
Ходжаев. Я с Икрамовым по этому вопросу не говорил перед тем, как давать свои объяснения суду, и не понимаю, из каких мотивов исходит обвиняемый Икрамов, когда он, признавая принадлежность к буржуазно-националистической организации, отодвигает срок нашей совместной работы. Мне кажется, Икрамову хочется кое от каких фактов отмахнуться. Может быть, я ошибаюсь, это мое предположение…
Недалеко от подмосковного райцентра Новая Руза есть желудочно-кишечный санаторий „Дорохово“. Там в финском домике с мезонином жила супружеская пара Иван Николаевич и Фатина Михайловна Чинкины. С Иваном Николаевичем я почти незнаком, а с его женой, милейшей Фатиной Михайловной, мы виделись и перезванивались довольно часто.
Фатина Михайловна очень хороша собой, знает это и с некоторым даже интересом сообщает, что уже вышла на пенсию В 1937 году мужем Фатины Михайловны, тогда еще Петровой, был Файзулла Ходжаев. За это она отсидела свое на Дальнем Севере и спаслась потом), что была врачом. А красивая была пара Файзулла Ходжаев и Фатина Петрова. Среди женщин, отдыхавших на особо охраняемых дачах Кавказа и Подмосковья, считалось, что в тогдашнем нашем правительстве самые красивые мужчины — Тухачевский и Ходжаев.
Кажется, я не видел Тухачевского или не запомнил его, но Файзулла был действительно очень красив. Тонкое лицо, большие „персидские“ глаза, усмешка в углах спокойных губ.
С моим отцом они издавна не ладили. То ли их друг на друга натравливали, то ли держали именно потому, что они сами никогда бы не стали доверять друг другу. Во всяком случае, сколько я себя помню, отец часто говорил о Ходжаеве с раздражением.
Они и внешне были очень непохожи. Отец быстрый и резкий в движениях, острый и решительный в действиях и словах, спортсмен, или, как тогда говорили, физкультурник, едва ли не единственный в том ЦК человек, который крутил „солнце“ на турнике Он был, как бы мягко ни формулировать, человеком несколько аскетического склада. Это сказывалось на быте нашего дома, на взаимоотношениях в семье, на одежде. Точно так же, как на быте домочадцев Ф. Ходжаева сказалась любовь к удобствам, к изящным безделушкам, драгоценностям и дорогим коврам.
Отец почти всегда, кроме самых жарких месяцев, ходил в суконной гимнастерке, в галифе и сапогах. Это был стиль, уже уходивший в прошлое, это был стиль для внешнего употребления, а внутри семей тогда все решительно менялось. Аскетизм ставился под подозрение. Отец же сам ни в чем не нуждался, и домочадцы должны были примеряться к тому же.
Несмотря на занятия спортом, отец страдал сильными головными болями и часто выглядел старым и изможденным. Такой он на большинстве сохранившихся фотографий. Только одна есть — прекрасная. Отец говорит. Он на трибуне. Строгий профиль, нос с горбинкой… Но это одна такая фотография.
Файзулла, напротив, всегда и на фотографиях очень красив.
Как-то, совсем недавно, Фатина Михайловна заговорила о нежной дружбе своего мужа с моим отцом, и я, чтобы быть справедливым, сказал, что между ними, кажется, не все было в порядке.
Я не сказал тогда Фатине Михайловне, что знаю о словах Файзуллы, которые милейшая Фатина Михайловна утаила от меня.
В Ташкентской тюрьме она рассказывала сокамерницам, что незадолго до ареста муж говорил ей:
— Если Икрамова арестуют, я спасен.
Никого не виню, никого не оправдываю. А как говорить плохое о людях, которые погибали вместе с моим отцом. Как говорить плохое, если это плохое мне известно? А как можно утаивать правду, ту правду, которую я знаю? Я знаю не все, знаю односторонне, это безусловно так, но пусть другие скажут то, о чем я умолчал по незнанию или все же потому, что помешало мне чувство жалости или чувство такта.
Это касается многих людей, а не одного Ф. Ходжаева.
Исаак Абрамович Зеленский проводил одну из первых „чисток“ среди узбекской интеллигенции, именно он в конце двадцатых годов, будучи эмиссаром Сталина, санкционировал обвинения узбеков в национализме.
Чем он не угодил Сталину? Почему попал под нож, почему оказался на скамье подсудимых рядом с Икрамовым?
Это давно прошло, а знать необходимо. И мы узнаем это, несмотря ни на что. Ведь разобрался же академик С. Б. Веселовский в „Синодике“ Ивана Грозного.
А вот про Файзуллу Ходжаева я так и не могу сказать того, что знаю о нем точно. Одно скажу: за дело не любил его отец. И я никогда не простил бы ни одному из знакомых того, что не прощал Ходжаеву отец.
Но вернемся к протоколам.
Ф. Ходжаев говорит, что вместе с Икрамовым они поставили перед собой задачу „захвата нашими националистическими кадрами целого ряда советских организаций в Узбекистане, таких организаций, как Наркомпрос, чтобы школы иметь в своих руках, университет иметь в своих руках, печать, плановые организации, Наркомзем, и так далее“.
Отец во всем признает свою вину, он только пытается не ввязывать в это дело Бурнашева, которого упомянул Файзулла Ходжаев в качестве связного между двумя националистическими организациями. Видно, отец в это время уже не думал так, как думала моя мать, сказав тете Наде: „Если его взяли, значит, он — сволочь“.
„Я двурушничал с 1928 года“, — говорил мой отец. Помню, как поразила меня эта фраза. Но это было первое потрясение. Потом я привык к лексикону подсудимых, если только это был действительно их лексикон. Очень уж все однообразно звучало в устах болгарина Раковского, русского интеллигента. Бухарина, узбека Икрамова, еврея Зеленского, белоруса Шаранговича и других.
В 1929–1930 годах в Узбекистане были арестованы известный писатель, работник Наркомпроса Бату и руководитель Научно-исследовательского института Рамзи. Теперь они реабилитированы.
„Я так же, как и Икрамов, в силу солидарности с ним вел борьбу с тогдашним руководством ЦК Узбекистана, которое хотело в связи с делом Рамзи и Бату разоблачить националистов, — говорит Файзулла Ходжаев. — Я вел вместе с Икрамовым борьбу в связи с процессом над этими работниками, которые вели борьбу против партийного руководства и против тогдашнего Средазбюро“.
Мне приятно, что мой отец пытался освободить людей, как теперь установлено, ни в чем не виновных. Отец признает это на процессе. Одно только непонятно: с каким таким руководством ЦК Узбекистана и Средазбюро могли вести борьбу член Средазбюро и секретарь ЦК Узбекистана А. Икрамов и председатель Совнаркома республики Ф. Ходжаев, если первым секретарем был тоже враг народа И. А. Зеленский? Через три страницы стенографического отчета, после рассказа Зеленского о вредительстве в области планирования сельского хозяйства, Вышинский спрашивает:
— Обвиняемый Зеленский, вы подтверждаете, что эта политика проводилась под вашим руководством?
Зеленский. Я уехал из Туркестана в январе 1931 года.
Ходжаев. А это было в 1928 году.