Я быстро прикинул в уме — конечно, мне могут оставить жизнь, но могут и вздернуть. Ведь когда полиция ворвется сюда, она застанет очень выразительную картину: в самом чреве бандитского логова, среди трупов и несметных сокровищ, некогда награбленных у честных людей, стою я и роюсь во вскрытом мною сейфе. С моим криминальным прошлым суду будет достаточно одного только факта моего присутствия здесь. Только пошли они все к черту! Я все равно найду бумаги Чэдвика и уничтожу их.
В тот самый момент, когда в коридоре послышался топот бегущих ног — эта тяжелая поступь закона, — я наконец обнаружил нужную мне бумагу, которую собиралась использовать одна политическая партия против другой в грязной борьбе за контроль над городом. Ту самую, которая могла бы погубить всю семью Чэдвиков.
Я чиркнул спичкой, пламя охватило бумагу.
— Руки вверх! — На пороге стоял человек, одетый в голубой мундир.
Шагнув в сторону, я усмехнулся и поднял руки. Бумага быстро превращалась в груду пепла, но твердолобому полицейскому и в голову не пришло попытаться затушить пламя. Да ему бы это и не удалось — я бы задушил его голыми руками.
Пламя догорало. Коридор заполнился людьми. Я шагнул назад, как бы невзначай наступил на груду пепла и растер его каблуком.
За спиной голубого мундира показался детектив. Увидев меня, он крикнул:
— Это же Неуловимый Мошенник Эд Дженкинс! Ну, Эд, сегодняшняя выходка тебе даром не пройдет! Это уж точно!
Они окружили меня плотным кольцом, и на моих запястьях и лодыжках щелкнули наручники. Эти люди слишком хорошо меня знали, они уже не раз имели со мной дело и теперь не собирались упускать меня из рук.
Вдруг послышался чей-то властный голос, и в коридоре появился сержант. Он прибыл с некоторым опозданием, однако чувствовалось, что у него имеется на то веская причина.
— Тельма! — крикнул он. — С тобой все в порядке?
В его голосе слышалось нечто большее, чем просто обеспокоенность.
И тут заговорила девушка с родинкой на руке, девушка, которую я знал как Мод Эндерс.
— Джейк, умоляю, пусть все выйдут. Мне надо одеться.
Она сидела на диване, натянув покрывало до самого подбородка. Полицейские были так увлечены моей поимкой и видом вывалившихся из сейфа драгоценностей, что просто не заметили ее.
— Помогите Бенни, — продолжала она. — Его ужасно отделали. Ладно, пусть все выйдут. А то у меня еще тот видок.
Сержант сухо отдал команду, и полицейские, все до единого покинув комнату, вывели меня в коридор. Девушка сказала что-то еще — я не расслышал, что именно, — и сержант снова рявкнул:
— Пусть этот Дженкинс пока что побудет в доме, — и захлопнул дверь.
Я остался в окружении полицейских. Тут я услышал свою краткую биографию, перечень моих прошлых заслуг, возможные домыслы по поводу того, совершал я или не совершал это убийство, и удивленные замечания относительно того, что я вроде бы вовсе и не собирался удирать, заслышав вой сирены.
Я молчал. О чем говорить, если все равно справедливость восторжествует. Я ведь даже не могу защищаться — законы создаются для защиты невиновных, а не для того, чтобы вершить праведный суд над каким-то изгоем общества. Что бы я ни сказал, прокурор, выдвинувший против меня обвинение, всегда будет прав. И надо мной только посмеются.
Вдруг дверь распахнулась, и над коридором, словно хлопок выстрела, прогремел приказ сержанта:
— Отпустить Дженкинса! Освободите его, пусть войдет сюда. Один. Поняли меня? Один! А вы осмотрите дом и не суйтесь в эту комнату, пока я не позову вас.
Полицейские бросились выполнять приказание. Они понимали: с того момента, как я шагну за порог, ответственность с них снимается, но пока что они держали меня под прицелом трех карабинов.