-- Что это? – вздрогнула Елизавета Николаевна. – В смысле, кто?
Плач неожиданно стих.
-- Мое привидение, -- преспокойно ответила Антонина Афанасьевна, намазывая вареньем ватрушку. – Которое раньше было привидением рода Шуваловых. Но раз Бобровичи теперь мои, так и оно тоже, правда?
-- Любезная Антонина Афанасьевна, -- укоризненно покачал головой Георгий Михайлович. – Наше фамильное привидение – легенда. Не очень для моего прадеда лестная, однако характерная для тех диких времен. Легенда! А плач мы все слышали собственными ушами.
-- Вы наконец-то наказали кухарку? – просияв, встрепенулся Прокофий Васильевич. – Давно пора, матушка, давно. В следующий раз поостережется ватрушки портить!
-- Да нет там, наверху, никого, -- хозяйка дома улыбнулась не без скрытой гордости. – Хотите – идите проверить. Оно уже четыре дня как жалуется. Ну, точно! После того, как все собирались у меня в прошлый раз, меня навестила ваша, Прокофий Михайлович, племянница Катиш и напомнила историю прадеда нашего почтенного Георгия Михайловича. Я сразу почувствовала, что происходит нечто особенное. Катиш говорила так прочувствовано, что пробудила эти... – Антонина Афанасьевна запнулась, -- эманации. Короче, вызвала из потустроннего мира призрак Параши. И он... она, Параша... стала плакать. Мы с Катиш страшно перепугались. Я кликнула Гришку да Ваньку. Они и второй этаж, и чердак обшарили – никого. А плач то смолкнет, то опять раздается. Причем откуда – не понять. Призрак, как есть призрак!
Георгий Михайлович недовольно пожевал губами.
-- Если вы считаете, что в проданном мною доме опасно жить, готов купить его обратно. Хотя лично я полагаю -- призраков не существует.
-- Это призраков-то не существует? – изумился Прокофий Васильевич. – Ну, вы шутник, батюшка! Как же им не быть? Не в любом доме они, конечно, заводятся, а лишь по особому случаю.
-- Мои Бобровичи особые, -- радостно подтвердила Антонина Афанасьевна. – Прямо как в романе – у меня собственное привидение!
-- А не боитесь, матушка?
-- Чего мне бояться? Слышать Парашу безопасно – главное, не видеть. Пусть себе плачет наверху. Я туда не хожу.
Как уже упоминалось, потомки развратного театрала не разделяли его увлечений. Жилые помещения Бобровичей регулярно использовались – например, для того, чтобы отселить из Парадиза семью женившегося сына, зато второй этаж вечно пустовал. Дом был достаточно обширен, чтобы довольствоваться нижними комнатами и не браться за перестройку верхних.
Антонина Афанасьевна не стала менять традиций. Театральный зал при ней отпирался разве для того, чтобы отправить туда на хранение хлам, который ей было жаль сразу выбросить (она вообще тяжело расставалась с вещами).
Пока шло обсуждение, призрак не давал о себе знать, однако едва все смолкли, как плач раздался снова, причем столь нечеловечески жалобный, что гости поежились. Одна хозяйка, очевидно, успев привыкнуть, окидывала окружающих победоносным взглядом: мол, не верили? Убедитесь!
-- Вот что, -- решительно поднялась со стула Елизавета Николаевна. – Вы как хотите, а я иду на второй этаж. Хочу посмотреть, кто нам головы морочит. В призраков я не верю, а шутников нужно выводить на чистую воду.
-- Полностью с вами согласен, -- кивнул Георгий Михайлович. – Я не против шуток, но использовать для них фамильные предания Шуваловых не позволю.
Зато Прокофий Васильевич остался сидеть и даже поудобнее пристроился.
-- Не пойду и вам не советую, -- подливая себе чайку, благодушно сообщил он. – Призраки хороши в душещипательных романах, в реальности они не к добру. Скажу без обиняков: к смерти призрак, вот что. Я бы на вашем месте, Антонина Афанасьевна, замкнул второй этаж на ключ и не отпирал ни за какие коврижки. Помяните мое слово – не стоит туда ходить! Ни днем, ни, тем паче, ночью.
-- Вы, Прокофий Васильевич, прямо граф Синяя Борода, -- усмехнулся Георгий Михайлович. – Ежели уговаривать женщину не отпирать одну-единственную дверь, ее-то она первой и откроет. Гм, опять смолкло. Надо было поторопиться, а не препираться тут с вами – глядишь, уже поймали бы сорванца. А теперь, небось, сбежал.
-- Кто сбежал? – ехидно парировал Прокофий Васильевич. – Обычная живая девушка, которая плакала? Как она могла сбежать, чтобы мы ее не заметили? Нет, вы признайте, что все-таки верите в призрака. Уж вам ли, извините, в него не верить! Чай, ваш собственный предок набедокурил...
Тихий жалобный стон заставил его смолкнуть. Вздрогнув, Елизавета Николаевна скорым шагом направилась вверх по лестнице, Георгий Михайлович поспешил за ней.
Елизавета Николаевна, чихнув, укоризненно покачала головой.
-- Пылищи-то развели!
Театр был обширен и неимоверно грязен. Несколько сломанных стульев обозначали зрительный зал. Сцена, лишенная занавеса, выглядела жалко, ее доски шатались. И без того слабые лучи вечернего солнца, пройдя через заляпанные треснутые окна, скорее скрадывали предметы, чем обрисовывали их. Но главное -- время от времени непонятно откуда раздавался тихий плач. Вроде бы чуешь, где прячется разобиженная девица, бросишься в нужную сторону, дабы найти ее и утешить – ан нет. Оказывается, ты ошибся, и девица страждет за твоей спиной.
Елизавета Николаевна с Георгием Михайловичем недоумевали. Они даже открыли дверь каждой из актерских уборных, дабы убедиться, что там никто не скрывался. Пусто -- ни тени злоумышленника! Потом и звуки прекратились.
Парочка вернулась вниз.
-- Ну, что? – самодовольно уточнил Прокофий Васильевич. – Небось, никого не изловили? То-то же! Можно подумать, я призрака не узнаю. Он, родимый! То есть, она -- Параша.
-- Думаю, это неопознанное явление природы, -- неуверенно предположил Георгий Михайлович.
-- Какая вам в доме природа? – отрезала Елизавета Николаевна. – От грязи это.
-- Матушка, -- изумилась Антонина Афанасьевна, -- неужто, по-вашему, мебель с горя плачет: помойте меня? Так не бывает.
-- Ну, не знаю, -- вздохнул Георгий Михайлович. -- Прадед был статный красавец – с чего бы крестьянской девке так переживать, что аж до петли?
-- Не в обиду будь сказано, -- заметила Елизавета Николаевна, – о прадеде вашем до сих пор идет молва как о развратнике.
-- Широкой души был человек, -- не без зависти подтвердил правнук. – Мы так уже не умеем. Честно говоря, матушка моя верила в призрак Параши и ночевать в Бобровичах наотрез отказывалась.
-- Вот! – радостно откликнулся Прокофий Васильевич. – Признали-таки. Хорошо, что слышать призрака не опасно. Погибает лишь тот, кто его видит. Вы, Антонина Афанасьевна, едва Параша заплачет, уходите в свою комнату и запирайтесь.
-- Матушка полагала, он умеет летать и проникать сквозь стены. Ему ничего не стоит покинуть второй этаж и попасть в прямо спальню.
-- Ох! – ужаснулась Антонина Афанасьевна. – Как же быть?
Прокофий Васильевич ненадолго задумался, затем с торжеством произнес:
-- А вы просто закройте глазки, вот ничего и не увидите.
Все улыбнулись практичному совету, и вечер был завершен.
Глава вторая,
в которой подтверждается губительность встречи с призраком.
«Милый мой Сашура, здравствуй!
Пишет тебе твоя потерявшая на старости лет последний ум тетушка Елизабет. Ты, наверное, удивлен, с чего это я вдруг так себя чихвощу, хотя обычно об уме своем мнения куда как высокого. А может, и не удивлен. Ты с детства понимаешь, что у людей на душе, и теперь не сомневаешься, что у моих слов есть причины и здесь не простое кокетство, чтобы вызвать тебя на возражения: мол, ты, тетушка, на самом деле большая умница. Увы, и на старуху бывает проруха. Так сильно я сглупила, что нет мне теперь покоя.
Ты, конечно, помнишь нашу соседку из Бобровичей Антонину Афанасьевну Шишкину – ту, что в твои студенческие годы однажды чуть не заговорила тебя вусмерть, и ты потом прятался при ее появлении то в подпол, то на дерево. Она всегда любила поболтать о пустяках, да и рассудка была невеликого. Однако человек славный, добрый, а в остальном – кто без греха? Антонину Афанасьевну, царствие ей небесное, мы послезавтра будем хоронить, а виновата в этом я, старая дура, и никто другой. По крайней мере, такая мысль гложет меня, не переставая.