Евгению стало стыдно.
-- Это я во всем виноват! – горячо известил он.
-- Не вылечил Льва Николаевича горячим восторженным словом? – хмыкнул Коцебу. – Увы, от старости лекарства нет.
-- Ты приехал к нам с Катей в гости, -- не слушая, продолжил Красилов. – И тут, как нарочно, известие об уходе Льва Николаевича из Ясной Поляны и о его болезни. Да, я места себе не находил, но я обязан был исполнить долг гостеприимства, а не тащить тебя в Астапово, где наверняка ждали неприятности. И неприятности случились – убили женщину.
Он ткнул рукой туда, где только что стоял автомобиль, не без удивления обнаружив, что того и след простыл, и догадаться, что совсем недавно здесь совершилось преступление, было совершенно невозможно.
Александр, махнув рукой, рассмеялся.
-- Восхищаюсь филологами! У них столь парадоксальная логика... я бы так не смог. Мы, адвокаты, мыслим примитивно. Прежде всего, я был в Москве по делу, а встреча с тобой и Катей – приятное дополнение. Так что вы не обязаны были со мной носиться. Далее, именно я, увидев твое состояние, предложил поехать в Астапово. Поверь, не будь у меня самого подобного желания, я бы этого не сделал. Кстати, жена у тебя – ангел. Не каждая отпустила бы мужа без слова упрека.
Евгений, женившийся совсем недавно и обожавший свою Катю, невольно расплылся в улыбке.
-- И, наконец, главное, -- продолжил собеседник. -- Ты, надеюсь, не считаешь, что Саломею Гольдберг убили специально, дабы окончательно испортить тебе настроение? Она погибла бы в любом случае. Но благодаря моему присутствию в Астапове есть шанс, что последствия несчастья будут минимальны. Если, конечно, я сумею-таки заняться расследованием, а не буду до вечера утешать страдающего друга.
Усовестившись, Красилов кивнул.
-- Не надо утешать, со мною все в порядке. Только о каких последствиях речь? Нет, я понимаю: семье хочется, чтобы убийцу обнаружили побыстрее, и ты с твоим умом и опытом для них незаменим...
-- Для семьи как раз заменим, -- возразил Коцебу. – При таких деньгах им несложно нанять лучших сыщиков. Я о другом. Харламов не зря боялся, что мы продадим историю газетчикам. Они уже извлекли из близких Льва Николаевича все, что можно, и не знают, чем дальше развлекать читателей. Уж прости за цинизм, но удачно, что смерть Льва Николаевича произошла именно в данный момент. Продлись агония еще сутки (поверь, больше ему было не протянуть), кто-нибудь от скуки мог обратить внимание на Саломею и даже выяснить, что ее убили. Однако как раз сейчас внимание отвлечено. Газеты в любом случае устроят вокруг Толстого вакханалию. А теперь представь: одновременно с его смертью в двух шагах кто-то убивает известную богемную красавицу. Ни один бульварный роман не сравнится с тем, что напридумывают журналисты. Лев Николаевич, мечтавший тихо уйти от суеты, подобного некролога не заслужил.
Евгений задумался.
-- Но Харламов графа не уважает, но почему-то тоже призывает к скрытности.
-- В данном случае наши с ним интересы совпадают. Мы оба это понимаем и, несмотря на разногласия, готовы сотрудничать. Цель правительства -- чтобы смерть Толстого вызвала как можно меньше шума. Если начнутся беспорядки, их тут же подавят силой – не зря во всех окрестных деревнях наготове вооруженные посты. Я не хочу кровопролития – но и Харламову оно невыгодно. А есть те, которые ищут повода для провокации. Ситуация в шатком равновесии, что угодно может его нарушить. А Саломея Гольдберг, увы, – еврейка.
-- Еврейский вопрос, -- запоздало сообразил Красилов. – Всегда удивляюсь, когда придают значение национальности. Еврей, русский, папуас – разве в этом дело? Совсем недавно какой-то старик убеждал: в болезни Толстого виноваты врачи-жиды, не подпускающие к одру священников.
-- Да, я слышал эту версию, -- кивнул Коцебу. – А сейчас в России любые проблемы с евреями совершенно некстати. Решается вопрос отмены закона о черте постоянной еврейской оседлости – или хотя бы его смягчения.
-- Ты серьезно? – обрадовался Евгений. – Мне так стыдно перед студентами за ограничение в университете числа евреев.
Лицо Коцебу стало жестким, губы скривились, однако голос оставался отстраненным и ровным.
-- Тип, сфабриковавший Протоколы Сионских мудрецов, хорошо поработал. Хотя Столыпин исследовал документ и выяснил, что это подделка, общественное мнение все равно убеждено: вот оно, доказательство, что евреи мечтают о мировом господстве. Стоит случиться громкому преступлению в еврейской среде, и начнутся обсуждения: конечно, этих жутких жидов нельзя пускать в столицы. Не сомневаюсь, черносотенцы ухватятся за любую возможность. Я не хочу, чтобы этой возможностью стала для них смерть Саломеи Гольдберг. Так же, как не хочу, чтобы эта смерть вызвала волну репрессий против безобидных кружков, любящих поболтать о политике и искусстве.
-- Кружки-то тут при чем? – удивился Евгений.
-- А вот при чем, -- ответил собеседник, вытаскивая из кармана что-то маленькое, завернутое в носовой платок и плохо различимое в темноте.
Жадно вглядевшись, Красилов понял, что это три потрепанных колоска. Именно они – или их братья-близнецы – лежали на теле убитой.
-- Я их сразу заметил, – гордый не свойственной себе наблюдательностью, отчитался Евгений. – Отвратительно! Мало было зарезать – еще решили поглумиться! Зачем? И откуда их взяли?
-- Да прямо с поля. Тут, если поискать, можно такие найти. А вот что касается вопроса, зачем... Саломея Гольдберг поддерживала московскую группу художников – по совместительству, полагаю, пламенных критиков властей -- под названием Колебатели основ. Сокращенно – Колос. Финансировала их и даже позировала кому-то из них ню. Но ее дядюшка, Лазарь Соломонович, уговорил племянницу телефонировать в Колос и сообщить, что она порывает с ними. Это случилось прямо перед отъездом в Астапово.
-- Колос -- серьезная террористическая организация? -- ужаснулся Красилов. – Разозлившись, они послали боевика зарезать бедную девушку и оставили на трупе свою метку, чтобы все поняли и затрепетали?
Александр пожал плечами.
-- Как-то трудно мне представить серьезную организацию, по-детски назвавшуюся Колебателями основ. Можно еще было – Самые Страшные Пираты. Тот, кто занимается делом, не сочиняет вызывающих имен, скорее это признак богемных говорунов. Однако я могу и ошибаться. Похоже, как минимум один член Колоса сейчас находится здесь, в Астапово.
-- Почему ты так решил?
-- Перед моим приходом ты в зале ожидания спорил со стариком, обвиняющим евреев. Тебя поддержал молодой мужчина, сказавший: «По-вашему, если человек смело колеблет основы нашей жизни, он обязательно еврей?» Поскольку я только что слышал от Аси о Колебателях основ, то обратил внимание: слова колеблет основы он выделил особой интонацией, словно они несли двойную нагрузку. Обнаружив на теле колоски, я об этом вспомнил. Очевидно, что случайно колоски на труп попасть не могли. А причин класть их специально ни у кого, кроме Колоса, вроде бы нет.
-- Замечательно! – обрадовался Евгений. – Значит, убийство раскрыто? Харламов арестует мужчину и заставит его во всем признаться.
-- Ну да, во всем, -- скептически подтвердил Коцебу. – Включая то, чего тот не совершал. Подбрасывая Харламову эту версию, я введу его во искушение. Одна из моих заповедей: не вводи во искушение сильных мира сего, а то потом пожалеешь.
-- Какое искушение?
-- Раскрыть опасную подпольную организацию и стать в глазах высших чинов спасителем и героем. Харламов весьма честолюбив. Все так удачно сходится: Саломея порвала с Колебателями основ, и злодеи тотчас прикончили ее, не забыв оставить на месте преступления подпись и забрав на нужды революции бриллианты.
Произнося это, Александр уже шагал по направлении к станции. Евгений, естественно, спешил за ним.
-- Какие еще бриллианты? – задыхаясь от быстрой ходьбы, уточнил он.
-- Саломея была изукрашена, словно рождественская елка. А сейчас – ни браслета, ни серег, ни колец. Я не ювелир, но полагаю, на вырученную сумму нормальный человек мог бы безбедно прожить до конца своих дней. Так что не исключено самое банальное ограбление.