-- Почему?
Хотя старик не признался в преступлении и задавал вопросы словно из праздного любопытства, Евгений не сомневался, что он в смерти Саломеи виноват именно он. Тон, выражение лица – все свидетельствовало об этом.
-- Вы ведь знаете – сейчас решается вопрос об ослаблении мер против евреев. Мы пытаемся даже добиться отмены черты оседлости, разрешения им наравне с другими нациями жить в столицах и учиться в университетах. Любой шаг в данном направлении уже был бы успехом.
Глаза Лазаря Соломоновича молодо сверкнули.
-- Полностью с вами согласен, юноша. Я тоже об этом мечтаю.
-- Но есть те, кто всеми силами противится переменам. Не только откровенные черносотенцы, но и менее одиозные, однако весьма влиятельные лица. Они ищут любого повода направить гнев народа против евреев. Не исключаю, если повода не будет, они сумеют его выдумать. Вы подарили мощный козырь. Доказать, что вы зарезали племянницу, несложно. А вот не дать газетчикам с упоением обсуждать ритуальное убийство, совершенное главой еврейской общины по правилам шхиты... я не вижу способа этого избежать. И вместо ослабления гнета мы дождемся лишь его усиления. Шхиту могу вообще запретить. К сожалению, настроение народа сейчас для вашей нации не лучшее. Живется плохо, хочется кого-то обвинить. Кругом твердят, что хорошей жизни мешают жиды... ну, в это легче поверить, чем в то, что во многом мы виноваты сами. Как вы могли, Лазарь Соломонович? Вы – глава общины и должны заботиться о ней, а не вредить.
-- Я был уверен, что забочусь, -- мрачно пробормотал старик. – Саломея преступила все пределы. Якшалась с революционерами, позировала голой, открыто смеялась над нашей верой. А газетчики писали о ней больше, чем обо всех порядочных евреях, вместе взятых – и получалось, она одна разрушает репутацию сотен порядочных людей. И главное, Саломея никогда бы не остановилась, вчера я это окончательно понял. Ее обещания ничего не стоили. Она позорила мою нацию, мою семью. Она дурно влияла на мою единственную дочь, развращая ее. Однако я все же решил дать племяннице шанс и положиться на судьбу. Ведь могло случиться, что в Астапове она не расставалась бы с друзьями – и была бы спасена. Могло, но не случилось. Ее злобный характер предопределил ссору и одиночество, а снобизм заставил ночевать в собственном автомобиле. Исправься она хотя бы в мелочи, осталась бы жива. Но я понимал, что этого не произойдет. Чтобы Саломея переступила порог провинциального бедного дома, даже если там предоставят уютную постель! Да ни за что – лучше в неудобстве, зато роскошном, как в ее модном Руссо-Балте. Она сама выбрала свою судьбу, и я не сокрушаюсь о ее смерти. Однако вы правы – предвидь я последствия, поступил бы иначе. Я был уверен, никому даже в голову не придет меня заподозрить. У племянницы столько врагов – выбирай любого. Мне очень не повезло с вами, Александр Александрович. Очень.
-- Мне тоже, -- не стал спорить Коцебу. – Я всеми силами пытался не рассматривать этот вариант, боялся о нем даже размышлять. Но увы, он оказался правдой. Обещаю, Лазарь Соломонович, я попытаюсь уменьшить печальные последствия. Харламов, вице-директор департамента полиции, разумный человек, ему истерия газетчиков тоже ни к чему. Пока не знаю, как лучше поступить, однако обещаю подумать.
-- А я, кажется, знаю, как лучше поступить, -- сдвинул брови собеседник. – Прощайте, Александр Александрович, и не поминайте лихом. Я не держу на вас зла и уважаю ваши убеждения, поскольку вы уважаете мои. Жду визита Харламова. Полагаю, я достаточно значимая личность, чтобы меня не арестовывал рядовой полицейский.
Слегка поклонившись, гости ушли. Вместо удовлетворения Евгений ощущал щемящую грусть. Он понимал, насколько тягостен для друга такой финал – как понимал и то, что отменить его невозможно. Александр прав – убийство есть убийство, и оправданий ему нет. И все равно было тошно, будто сделал что-то плохое.
-- Как Лазарь Соломонович, умный и не злой, мог подобное совершить? – не выдержал он.
-- Увы, Дарвин прав – человек произошел от обезьяны, -- вместо ответа мрачно известил Коцебу.
-- При чем здесь Дарвин?
-- Даже религию – свод правил, придуманный, чтобы жить разумно и честно, -- люди навязывают друг другу, превращая в бессмысленную обязанность. Тот, кто мыслит иначе, для них обязательно неправ. А может, и вообще тот, кто мыслит...
***
А на следующий день газеты сообщили новость: Лазарь Соломонович Гольдберг вместе с племянницей Саломеей погибли, разбившись в автомобиле. В другое время тему бы активно обсуждали, однако сейчас, сразу после смерти Льва Николаевича Толстого, особого ажиотажа она не вызвала – внимание общество было посвящено похоронам графа. Событие прошло почти незамеченным – как и странное завещание старого Гольдберга, оставившего крупную сумму вице-директору департамента полиции Никите Петровичу Харламову.
Читателя, вероятно, интересует, удался ли план смягчить антиеврейские законы. Увы, не прошло и нескольких месяцев, как прогремело знаменитое дело Бейлиса – сфабрикованное реакционными силами обвинение Менахема Менделя Бейлиса в ритуальном убийстве, – и юдофобские настроения общества заметно усилились.
Что касается немецких шпионов – они почти открыто продолжали свою деятельность до самой войны, получившей впоследствие название мировой. Сам военный министр Сухомлинов, судя по всему, укреплял свое материальное благополучие, передавая секретные сведения врагам. Впрочем, дело против него были замято – а как иначе, если тебе покровительствует всесильный Григорий Распутин и даже сама царица?
***
Ася молча кусала губы. Она не могла понять, что именно ее терзает – радость или печаль? А может, элементарное желание выболтать кому-нибудь потрясающую тайну?
Увы, это было невозможно. Она дала обещание и выполнит его – тем более, Коцебу честно выполнил свое. Но как быть, если правда просто рвется из души на волю, распирая изнутри? Этак можно взорваться, словно слишком сильно надутый воздушный шарик.
И тут Асю осенило. Вытащив из ящика стола красивую темно-бордовую тетрадь в кожаной обложке – кстати, подарок Аграфены в честь примирения, -- девочка впервые в жизни начала записывать то, что звучало у нее в голове.
Раннее ноябрьское утро почти неотличимо от ночи -- тот же пронизывающий холод, та же непроглядная тьма. Однако силуэт автомобиля, стоящего чуть в стороне от дороги, разглядеть все-таки можно. Как и распахнутую, на удивление случайному путнику, заднюю дверь.
Только откуда взяться случайному путнику в чистом поле, в неурочный час? Нет сомнений: человек, поспешно удаляющийся неизвестно куда, был здесь с определенной целью. Он беспокойно озирался по сторонам, затем не выдержал и напоследок обернулся.
Разумеется, тело по-прежнему на сиденье, хоть и немного соскользнуло. Сгинь без следа, смешная надежда, будто недавние события – лишь фантазия, игра ума, а в действительности никакого убийства не было! Нет, случившееся – реальность.
Рано или поздно каждый получает то, чего заслуживает – не больше, но и не меньше. Суд свершился пять минут назад. Он был жесток, однако справедлив. Мертвые уже не способны причинить никому зла, и потому от уничтожения некоторых людей мир становится лучше.
Судьба сделала свой выбор, и пенять на него нелепо. Человеку, ставшему орудием ее воли, не стоит ни терзаться муками совести, ни кичиться собой. Он лишь выполнил предназначенную миссию, которая иначе досталась бы другому.
Но почему, почему так невыносимо видеть кровь, залившую все вокруг? Ох, как ее много! Впрочем, в полумраке она похожа на обыкновенную воду. Будем считать, что это вода. Она стечет, впитается в землю и исчезнет там навеки.