Странный звук отвлек молодого человека от размышлений. Женщина, что ли, плачет где-то наверху? Тоненько, жалобно и немного жутко. Неужто вызвавшая симпатию Елизавета Николаевна – новая Салтычиха, жестоко наказывающая слуг? Кстати, на второй этаж Евгения не водили, о нем речь вообще не шла. Кто там размещается? Разве умершая тетушка не была одинока?
Моментально вспомнился английский роман о гувернантке по имени Джейн, которую не пускали в часть хозяйского дома -- там прятали опасную сумасшедшую. Или другой роман, тоже английский, где героиню держали в Удольфском замке, скрывающем самые жуткие тайны. Те давали о себе знать косвенными признаками, вроде нынешнего плача. Умеют британцы нагнать страху! Евгений, по счастью, не юная девица, а взрослый мужчина, приват-доцент. Он не впадет в панику, а станет рассуждать здраво, подобно гениальному сыщику мистеру Шерлоку Холмсу – тоже, что характерно, плоду фантазии англичан. Лучше услышать плач, чем вой собаки Баскервиллей, готовой перегрызть тебе горло, не правда ли?
Кстати, плач смолк. Может, его и не было вовсе? Померещилось?
Глава третья,
представляющая нам важнейшее для повестования лицо.
Организационные способности Елизаветы Николаевны, чего и следовало ожидать, оказались выше всяческих похвал. Евгений почти не заметил, как пролетели отпевание и похороны, настолько все происходило быстро и гладко.
Зато поминок он ждал не без тревоги. Привыкший к кабинетной работе ученый тяготился новыми знакомствами, даже от собственных студентов предпочитая держаться на расстоянии. А тут в один день быть вынужденным представиться такому количеству чужаков! Ничего не поделаешь – в качестве наследника покойной он обязан проявить гостеприимство к ее друзьям. Повезло еще, что Елизавету Николаевну Евгений почему-то... Не то, чтобы перестал бояться... Нет, он продолжал перед нею трепетать, но не как перед посторонней, а словно он был ребенком, она же его тетушкой – суровой, однако неизменно справедливой.
-- Вот один из ближайших соседей бедной Антонины Афанасьевны, -- объяснила она, твердой рукой вцепившись Евгению в локоть, дабы стеснительный мальчишка не вздумал от страха сбежать. -- Прокофий Васильевич Поливайло, хозяин Новосвятова и прекраснейшей свиньи Жозефины.
Апоплексического склада толстячок бодро закивал:
-- Да-да, моя Жозефина прекрасна.
-- В здешних краях имеется экземпляр гораздо лучше.
Безумцем, осмелившимся перечить Елизавете Николаевне, был мужчина лет под пятьдесят во фраке и цилиндре, вызывающе неуместными здесь, в деревенской глуши. Его дама в черном бархате, затянутая в рюмочку, жеманно взмахнула рукой, поверх перчатки украшенной парой колец с крупными бриллиантами.
-- Не стоит спешить, дорогой. Да, мы выписали из Англии животное самых благородных кровей, куда дороже Жозефины. Однако пока его не доставят на выставку, нельзя быть ни в чем уверенным. Оно может, например, заболеть. И тогда победа наверняка достанется милейшему Прокофию Васильевичу.
-- Моя Жозефина обойдет вашу англичанку! – пыхтя от гнева, выкрикнул толстяк. – Не зря вы свою свинью так усиленно прячете! Как ее зовут? Какой она породы? Какого окраса?
-- Понятия не имею, -- пожал плечами мужчина. – Это должно волновать моего свинаря. Меня интересует исключительно результат. Раз я решил на отдыхе предаваться сельским развлечениям, приходится быть достойным своего положения. То есть, первым.
-- Это наши дачники, -- с преувеличенной любезностью сообщила Елизавета Николаевна. – Станислав Сергеевич Куницын, занимая высокий пост в Министерстве народного просвещения, нуждается в регулярном отдыхе от утомительных трудов. Недавно они с женой, Аделаидой Федоровной, приобрели имение неподалеку и обустроили его на свой вкус.
-- Удобства почти как в Санкт-Петербурге, -- улыбнулась Аделаида Федоровна. – Разумеется, мы избавились от леса и полей вокруг дачи, заведя конюшни, поле для гольфа и чудесный теннисный корт. Недоумеваю, почему остальные не следуют нашему примеру. Неужели вам не скучно общаться с неграмотными крестьянами, работающими у вас в поместьях? Без этакой мороки отдых станет гораздо приятнее.
-- Устроить все, как у нас, не так-то просто, милая супруга. Нужен твой вкус к изящному и мои средства. Да еще грозят вскоре передвинуть железную дорогу – возможно, часть построек придется из-за нее снести. Не каждый справится с трудностями, подобно нам, -- самодовольно сообщил Куницын.
-- Трудности? Какие трудности? – Прокофий Васильевич так побагровел, что Евгений всерьез испугался, не хватит ли несчастного удар. – Не знать имя собственной свиньи... Неудивительно, что вас пугают крестьяне!
-- Успокойтесь, любезный мой Прокофий Васильевич, -- тихо проговорил пожилой джентльмен с выправкой военного и роскошной шпагой на бедре. – В память безвременно погибшей Антонины Афанасьевны не будем омрачать ее похороны склокой.
-- Слышу речь не мальчика, но мужа, -- поддержала незнакомца Елизавета Николаевна. – Евгений Павлович, позвольте представить вам Георгия Михайловича Шувалова-Извицкого, старожила здешних мест.
-- Карелины, ваши предки, жили здесь не меньше моих, очаровательная Елизавета Николаевна.
На очаровательную старуха Карелина иронически вздернула бровь, однако гнева в ее глазах Евгений не заметил.
Рядом с Куницыными, напоминавшими ворон в павлиньих перьях, Георгий Михайлович выглядел особенно строго и благородно: четкие черты лица, безупречная осанка, не новый, идеально сидящий сюртук. Самое поразительное, что дачники явно чувствовали это, моментально поубавив спеси и поглядывая на Шувалова-Извицкого с почтением.
-- Собирается ли на поминки ваша прелестная племянница Катиш? – стараясь отвлечь соседа, обратился к нему Георгий Михайлович. – Мы ждем только ее, не правда ли?
-- А кто эту вертихвостку разберет, -- махнул рукой Поливайло. – Вот вы, Евгений Павлович, человек молодой, к тому же только из Москвы, как и она. Вдруг хоть вы мне разъясните? Барышне девятнадцать лет. Вроде была у нее несчастная любовь... Хотя что за любовь может быть к артисту, да еще итальяшке? Он поет на сцене свои скучные арии, дамы в зале слушают. Нет, угораздило мою дурочку с ним лично познакомиться... Она ни бельмеса по-итальянски, он по-русски... зачем это было нужно -- не понимаю! Потом он уехал, а она пыталась отравиться. Откачали, конечно, но с тех пор Катька сама не своя. Ходит в черном, грозит остаться в старых девках... Старая девка – это ведь позорище всему семейству... ох, простите, Елизавета Николаевна, -- Прокофий Васильевич смущенно закашлялся.
-- Мое семейство другого мнения, -- сухо заметила Карелина.
-- Елизавета Николаевна – жрица богини Весты, хранительницы домашнего очага, -- галантно вставил Шувалов-Извицкий. – Что может быть почетнее? Да и ваша Катиш... Я бы не волновался за ее судьбу. Пусть перебесится, пока молода – лучшей женой станет избраннику потом.
-- Ну, не знаю. Вот отправили ее ко мне лечиться от разбитого сердца. Парное молочко, деревенский воздух. Опять же, Жозефина... Стоит на нее, красавицу, взглянуть – все неприятности забудешь. И что? Связалась с этим недоучившимся студентиком, безродным революционером, толстовцем проклятым. Его из университета выгнали за бунтарство -- теперь он здесь крестьян мутит. Куда смотрит правительство? Как подобное позволяют, ума не приложу?
-- Я не в восторге от встреч Катиш с Андреем Зыкиным, -- Елизавета Николаевна пожала плечами. – Но вынуждена поправить: он не мутит крестьян, а учит их детей грамоте и арифметике.
-- А зачем им грамота, матушка? Тем более, прости Господи, арифметика. Все равно ни в чем не разберутся, только время зря потратят. А если кто разберется, тем хуже – возомнит о себе лишнего. Нет, я бы это запретил.
-- Министерство просвещения всячески старается удалить из университетов разносчиков революционной заразы, -- наставительно поведал Куницын. – Зыкин выдворен из Москвы и отправлен под надзор по месту проживания родителей, в деревню Новосвятово. Любые его незаконные действия будут моментально пресечены.