Иноземцев улыбнулся уголком рта и поднял газету.
– В колбе, Давид. «В» – значит внутри чего-либо. «На» – поверх чего-либо. Что-то поезд не трогается, – пробурчал он, взглянув в окно.
– И много дым идет? – продолжал наступать паренек.
– О-о, много, очень много. Но это больше с тем случается, кто чрезвычайно любопытен, – назидательно пригрозил пальцем Иноземцев, – и слишком много о колбах думает. Много думать – вредно.
Тут Давид слегка ткнул газету пальцем, за которой наивно доктор пытался спрятаться.
– Как вредно, ата-джан? Ты говориль, думай, голова, думай, голова! Я ошень много думает про колба. Колба ошень курасивий. И большой есть, и маленький. Пошему вредно? А глина лепить колба тоже вредно? Я хочу их глина лепить, когда два рука будет.
И поспешно достал блокнот, которых Иноземцев ему ежедневно по штуке выдавал, поскольку изводил Давид их быстро с тех самых пор, как дочери Зубова краски подарили и научили в руке держать грифель. На каждом листе коряво, но по-своему аккуратно и даже с соблюдением пропорций были изображены все предметы, что стояли на лабораторном столе в бывшей квартире Ивана Несторовича. И горелка, и колбы, и мензурки, и даже велосипед с генератором. Эх, жалко бросать динамо-машину, доработать бы, но материала было мало в Туркестане для любителей механики и электричества.
– Хм, да ты художник, – задумчиво проронил Иноземцев, листая рисунки один за другим. – Какая память о моей ташкентской квартире останется… Тебе не блокноты выдавать надобно, а альбомы.
– Да! – просиял мальчишка. – Большой альбомы.
– Большой альбом, – опять поправил Иноземцев и, расширив воротничок, проронил тревожно: – Отчего поезд задерживают?
Тут заглянул проводник, поклонившись, спросил билеты, а заодно и на вопрос доктора ответил:
– Сейчас тронемся, ваше высокоблагородие. Ждут-с одного отставшего пассажира, француза. Он на своем фургоне в Красноводск змей возит. Фургон сей в товарный вагон затолкать должны, видели небось последним прицеплен? Так это для него. Должон был сесть у Байрам-Али, опоздал, отправил вперед себя текинца, чтоб тот домчал и задержал состав. Говорят, он-таки тигра пристрелил, тоже в Красноводск везет вместе со своими ящиками. Туранского! Таких совсем не осталось.
Иноземцев поморщился и отвернулся к окну. Поскорее, поскорее бы в Европу, в Петербург. Устал, нет мочи, пески, тигры, солнце. Надоело!
Эпилог
Ульяна Владимировна Бюлов сидела верхом на козлах повозки, крытой разноцветной брезентовой тканью, погоняя рыжим текинским жеребцом, в цилиндре набекрень – сколько ни выбирала себе головной убор, все велики были, во фраке прежде черном, но сейчас перепачканном пылью. С лица ее не сходила довольная усмешка. Хотела, конечно, до Иноземцева в поезд попасть, но на Юлбарса все никак хлороформ не действовал, все брыкался и лапами норовил ударить. Чуял небось, что ему предстоит немалый путь. Потому и припоздали.
Эх, не получалось все у Ульяны пристроить своего питомца. В горах отпустить ну никак нельзя, погибнет – не приучен туранский тигр по скалам прыгать: сорвется, разобьется. На Амударье его в два счета пристрелят, там уже последние шесть особей отстреляли в прошлом месяце. На князя надежда была, но с ним так знакомство и не удалось свести из-за проклятого психиатра, который едва ли не под дверью спальни Николая Константиновича почивать укладывался, такой дотошный, ужас. Десяток попыток Ульяны попасть в его дом незамеченной провалились, и ей несолоно хлебавши приходилось уходить. Даже когда психиатра в госпиталь положили, и то не вышло поговорить с князем, опоздала Ульяна – заковали того в наручники и куда-то увезли, ночью, молча, не объяснив ему ни слова. Бедному князю оставалось только покорно следовать за своими тюремщиками. А Ульяна сидела на ветвях раскидистого дуба в его саду и ничего поделать не могла, чтобы хоть как-то воспрепятствовать произволу. Опять государю на него кто-то кляузу донес.
Вот уж какой бедовый, а еще вроде как принц. Может, не понравилось начальству, что он за тигром в горы в поход отправился? Хоть и был тот удачным.
Тогда атаман ведь купился, как дитя, давно ходил за Ульяной и просил, мол, научи тоже так с тигром, чтобы он слушался, все хотел власти над Юлбарсом, а она ему говорит в шутку: надо халатами обменяться и тогда тигр, чуя запах своего хозяина, станет как шелк. Глупый атаман поверил, заставил Ульяну снять с себя всю свою одежду. Ульяна рассердилась, но одежду отдала, а ночью украдкой порох разбойникам подмочила и с тигром в горы ушла. Обошла Большой Чимган кругом, встречным чабанам про атамана и поведала – пусть неповадно станет негодяю. Потом преспокойно сошла вниз, тигра – на пустошь, к Чирчику отпустила, сама в Ташкент махнула.