– Ты говоришь это так, как будто и сама ушла бы куда-нибудь.
– К сожалению, меня никуда не приглашали.
– Не верю, что моих женщин никто не приглашает. Ты уже приготовила мартини?
– Да.
– Хорошо. Я с удовольствием выпью.
– Я бы тоже с тобой выпила, но ведь в этом доме кому-то надо заниматься и обедом.
– Поставь заодно в холодильник вино.
– Боже! Чем вызван такой романтизм?
– Одним твоим видом, голубка.
Он подмигнул ей и вошел в гостиную.
– Чудесно, чудесно, – сказал он. – Здравствуйте, Джон, здравствуйте, Фред.
При его появлении гости встали. Джон Макнэлли был высокий, стройный человек лет тридцати, рано поседевший. Работал он в Йонкерсе, в химической лаборатории. Специальностью Фреда Пирса была реклама. Он заведовал художественным отделом в фирме, которая специализировалась на изготовлении рекламных проспектов. В противоположность Макнэлли он был невысок, толст и одевался с Небрежностью художника, принадлежащего к богеме. Они обменялись рукопожатием с Хэнком. Макнэлли сказал:
– Вернулись домой с поля сражения, а?
– Напряженный день, – сказал Хэнк. – Очень напряженный. Хотите мартини? Я собираюсь выпить.
По взгляду Пирса видно было, что он готов согласиться, но Макнэлли быстро отказался и за себя и за него. Хэнк налил себе мартини и положил в бокал две маслины.
– Чем могу служить, друзья? – спросил он. – Опять пожертвование на Ассоциацию родителей и преподавателей? Или на этот раз что-нибудь другое?
– Да нет, ничего особенного, – ответил Макнэлли.
– Просто небольшой дружеский визит, – пояснил Пирс, посмотрев на Макнэлли.
– Что ж, всегда рад вас видеть, – сказал Хэнк, поглядывая на них из-за своего бокала и сразу же заподозрив, что пришли они отнюдь не просто так.
– Соседям полезно время от времени собираться, чтобы потолковать, – сказал Макнэлли.
– Особенно в таком районе, как наш, – подхватил Пирс, – где все мы хорошо знаем друг друга. Где все – старожилы. Это ведь неплохой район, Хэнк.
– Да, конечно, – согласился Хэнк, хотя на самом деле Инзуд ему не слишком нравился. Но как прокурор округа Нью-Йорка он должен был жить в его пределах. Сначала, когда он еще только был назначен на эту должность, они подумывали о том, чтобы поселиться в Гринич-Виллидж, но Карин справедливо решила, что Инвуд, тихий и зеленый, больше подходит для Дженни, которой в то время было только пять с половиной лет. Однако он никогда не чувствовал особой привязанности к этому району.
– Нам хотелось бы, чтобы этот район и дальше оставался хорошим, – сказал Макнэлли.
– Что ж, весьма обоснованное желание, – ответил Хэнк, потягивая мартини. После разговора с Мери он был в прекрасном настроении. Надеялся, что эти его унылые соседи скоро уйдут домой обедать и они останутся с Карин вдвоем.
И вдруг, словно гром с ясного неба, Пирс спросил:
– Как бы вам понравилось, если бы ваша дочка вышла замуж за какого-нибудь пуэрториканца?
Хэнк с недоумением посмотрел на него:
– Не понимаю...
– Позвольте, Фред, – вмешался Макнэлли. – Мы ведь условились, что я буду...
– Простите, Джон. Но мы заговорили о нашем районе и...
– Я все прекрасно знаю, но нельзя же ведь действовать с неуклюжестью слона в фарфоровой лавке.
– Ну, извините, я не хотел...
– Помолчите и дайте мне объяснить Хэнку, в чем дело. А то он бог знает что подумает.
– О чем, Джон?
– О нашем районе и о городе.
– Отчего же, – сказал Хэнк, – я думаю, что это прекрасный район и не менее прекрасный город.
– Ну конечно, – сказал Макнелли.
– Я же вам говорил, что он согласится с нами, – заметил Пирс.
– В чем? – спросил Хэнк.
– В том, что наш район и впредь должен остаться хорошим.
– Я не совсем вас понимаю, – сказал Хэнк.
– Так давайте разберемся в этом, Хэнк, – вмешался Макнэлли. – Как вам известно, Фред и я, да и все наши соседи – люди без предрассудков. Мы...
– Конечно! – сказал Хэнк.
– Разумеется. Мы нормальные американские граждане, которые верят, что все люди созданы равными и каждый человек имеет право на место под солнцем. Правильно я говорю, Фред?
– Безусловно, – сказал Пирс.
– И мы, – продолжал Макнэлли, – не верим, что существуют второсортные граждане. Однако мы считаем, что некоторым элементам в этом городе место скорее в деревне, чем в городе. В самом деле, ведь нельзя ожидать, чтобы люди, привыкшие заниматься уборкой сахарного тростника или рыбной ловлей, оказавшись в центре крупнейшего в мире города, легко и безболезненно сумели приспособиться к цивилизации. Эти элементы...
– О каких, собственно, элементах идет речь? – спросил Хэнк.
– Я думаю, Хэнк, нам с вами не нужно играть словами, так как мы с вами несомненно придерживаемся одного взгляда на вещи и вы не сочтете меня за человека с предрассудками. Я говорю о пуэрториканцах...
– Понимаю, – сказал Хэнк.
– ...которые сами по себе прекрасные люди. Как я слышал, на самом острове Пуэрто-Рико уровень преступности очень низок и прогуливаться по улицам там можно так же безопасно, как, скажем, по палатам детской больницы. Но там – это не здесь. Ходить по улицам испанского Гарлема совсем небезопасно, а уровень преступности в испанских кварталах очень высок, причем таких кварталов в городе становится все больше и больше. Очень скоро прохожий в любой части нашего города будет опасаться, что его могут пырнуть ножом. Это относится также и к Инвуду.
– Понимаю, – сказал Хэнк.
– Разумеется, мы не можем указывать этим дьяволам пуэрториканцам, где им жить. Они такие же американские граждане, как мы с вами, Хэнк. Да-да, как мы с вами. Они свободные люди и имеют право на свое место под солнцем. Я ни в коем случае не собираюсь у них это право оспаривать. Но думаю, что их сначала нужно научить тому, что нельзя являться в цивилизованный город и превращать его в джунгли, где способны жить одни только дикие звери. Я думаю о своей жене и детях, Хэнк, как и вам, полагаю, следовало бы подумать о своей прелестной дочурке, потому что я, черт меня побери, на вашем месте не хотел бы, чтобы однажды ночью ее изнасиловал какой-нибудь неотесанный пуэрториканец.
– Понимаю, – сказал Хэнк.
– Собственно говоря, ради этого мы и пришли. Конечно, никто из нас, живущих на этой улице, черт возьми, не оправдывает убийства. Надеюсь, вы понимаете, что все мы – уважающие закон граждане, готовы всячески содействовать правосудию. Однако никто не отправится в джунгли – я понимаю, что в настоящее время этим словом злоупотребляют, – но тем не менее, никто из нас не отправится в джунгли затем, чтобы вздернуть на виселицу охотника за убийство свирепого тигра.
– Понимаю, – сказал Хэнк.
– Ну так вот: трое белых юношей, почти мальчики, прогуливаются по улицам испанского Гарлема, который, согласитесь, является частью этих джунглей. На них нападает с ножом зверь из джунглей и...
– Одну минуту, Джон! – сказал Хэнк.
– ...И вполне понятно, что они...
– Очевидно, я неправильно вас понимаю. У меня складывается впечатление, что вы пришли сюда для того, чтобы указать мне, какую позицию я должен занять в деле об убийстве Рафаэля Морреза.
– Что вы, Хэнк? За кого вы нас принимаете?
– В таком случае, для чего же вы пришли сюда?
– Чтобы спросить вас, действительно ли вы намерены требовать смертной казни для трех белых мальчуганов, которые, защищаясь, не дали этому пуэрториканцу...
– Этот пуэрториканец был таким же белым, как и вы, Джон.
– Вы, конечно, можете шутить, если хотите, – сказал Макнэлли, – но мы считаем все это очень серьезным. И мы – ваши соседи.
– Несомненно. И что из этого следует?
– Так что же вы намерены предпринять?
– Я намерен обвинить их в предумышленном убийстве, как это сформулировано в обвинительном заключении.
– Значит, вы намерены добиться казни этих ребят?
– Я намерен доказать их виновность.
– Но почему?