Голос у статского советника неожиданно сел. Он покашлял немного, вид у него стал озабоченным.
— Горло пересохло, — сказал он, — если позволите, я попью воды.
— Сидеть, — велела барышня. — Виктор, налейте нашему другу воды. И проследите, чтобы он случайно не откусил кусок от стакана.
— Вы думаете, я хочу покончить жизнь самоубийством? — догадался Нестор Васильевич. — Ей-богу, у меня даже мысли такой не было, я ведь не японский самурай.
— Пейте, — прервал его капитан, который, несмотря на бинты, весьма споро налил ему воды в стакан и теперь держал перед его лицом.
Загорский попил воды прямо из рук Шиманского и, кивком поблагодарив его, продолжил свой рассказ.
— Я сделал вид, что принял ваше поведение за чистую монету, и даже Ганцзалину ничего не сказал о своих подозрениях. Он, стоит заметить, почти сразу распознал в вас шпионку, но я сказал, что вы работаете на русскую контрразведку. Мне нужно было, чтобы мой помощник относился к вам чистосердечно, иначе вы могли бы что-то заметить. Полагаю, впрочем, что вы все-таки почувствовали что-то новое в моем к вам отношении…
— Да, я почувствовала, — сказала Алабышева. — Именно поэтому решила сойти с поезда. Как говорят у вас в России, береженого Бог бережет.
— Золотые слова, — кивнул статский советник. — Именно, как говорят «у нас в России». Приняв за рабочую версию тот факт, что вы, вероятно, агент японской разведки, я не мог взять в толк, что заставило провинциальную русскую барышню вполне тургеневского типа пойти на измену родине? Возможно, сильная обида, чувство оскорбленного достоинства, ощущение, что отчизна обошлась с вами несправедливо? Или, может быть, виной всему стала сильная любовь к Камакуре и увлечение Японией, которую вы стали воспринимать как свою настоящую родину? Чтобы я мог эффективно вам противостоять, этот вопрос требовал немедленных разъяснений. На ближайшей же станции я отбил шифрованную телеграмму своему патрону, где попросил навести о вас и вашем прошлом самые подробные справки. Расследование, которое было предпринято по просьбе моего шефа, потребовало нескольких дней. Однако мы с помощником все равно ехали во Владивосток, так что время у нас было. Дней через десять где-то на подъезде к Байкалу меня нагнала шифрограмма его превосходительства.
По словам Загорского, в истории мадемуазель Алабышевой было ясно и безупречно все, начиная от раннего детства и заканчивая ее переездом в Петербург. Братьев и сестер у нее не было, мать ее умерла родами, воспитывал маленькую Анастасию отец, Михаил Артурович Алабышев. Только один эпизод в биографии Алабышевой показался Нестору Васильевичу подозрительным. Перед отъездом дочери в столицу Михаил Артурович заболел и скоропостижно скончался от болезни сердца. После этого Анастасия Михайловна пропала на несколько дней и обнаружилась уже в Санкт-Петербурге.
— И еще одно, — сказал Загорский. — Спустя пару недель после отъезда Анастасии Михайловны в местной реке всплыл труп молодой женщины. Однако труп был без головы, а тело — настолько изуродовано, что установить личность погибшей не представлялось возможным.
Алабышева небрежно ухмыльнулась.
— И вы, конечно, предположили, что я убила несчастную барышню и выдала себя за нее. Браво, какая дедукция! Вот только зачем бы мне это делать?
— Затем, что мы зря клепали на несчастную Настю Алабышеву. Она не изменяла родине. Впрочем, вы, позаимствовав ее личность, тоже родине не изменили. Хотя бы потому, что у вас с ней разные родины. Она — русская, а вы — японка. Правда, не чистокровная. Отец ваш или мать были иностранцами. В вас, конечно, осталось кое-что азиатское, но в России это не страшно, Россия — страна азиатская, здесь много восточных народностей. Правда, я бы на вашем месте не стал говорить о татарских корнях, а скорее о бурятах или калмыках. Но татары русскому человеку привычнее, они почти свои. Не зря говорят: ковырни русского — увидишь татарина. Среди русских дворян много людей татарского происхождения, а пойди еще найди дворян среди бурят или калмыков.