— Итак, вы поняли, что я не просто шпионка, но шпионка японских кровей, — прервала его барышня. — Что было дальше?
— Дальше была рутина сыскного дела, она вам вряд ли будет интересна. Я шел по вашему с господином Шиманским следу. Хотя и тут, признаюсь, я не сразу понял, что в вашей паре вы ведущая, причем не только в интеллектуальном, но и в волевом вопросе. Что-то мне подсказывает, что наиболее отвратительные и жестокие преступления, которым я стал невольным свидетелем, лежат на вашей совести, а не на совести господина революционера.
Наситя-сан засмеялась. Как могла она, хрупкая женщина, быть источником жестоких преступлений? Это ведь противоречит самой женской природе, которая суть не что иное, как материнство и доброта.
— О, женщины иной раз бывают гораздо более жестоки, чем мужчины, — отвечал Нестор Васильевич. — И вы это прекрасно знаете.
Он перевел взгляд на Шиманского. Лицо того было по-прежнему скрыто под бинтами, только ноздри нервно шевелились. Загорский осуждающе покачал головой.
— А вы, милостивый государь, в своих поисках справедливости зашли слишком уж далеко. Я не виню вас в том, что вы ищете для Польши независимости: возможно, ваш с Россией союз не самая благоприятная для поляков форма существования. Но все же пока Польша — часть России. А вы, получается, предали ее, стакнувшись с Японией, шпионя в ее пользу и ради этого убивая своих же соотечественников… Никакими соображениями нельзя оправдать подобное поведение.
— Я не с Россией борюсь, — вспыхнул поляк, — я борюсь с российским самодержавием. Это жестокая, отжившая свое форма государственного устройства. Японцы предложили нам помощь в нашей борьбе, и мы не оттолкнули дружескую руку. Не только мы — многие угнетенные народы в составе Российской империи мечтают отделиться от вас: финны, грузины, армяне — куда ни ткни, везде есть национально-освободительные движения. Да что грузины с финнами — даже ваши русские социал-демократы спят и видят, как бы разнести империю в клочья. Вы, может быть, не знаете, что они готовят вооруженное восстание. Уже очень скоро — в конце этого года или в начале следующего — в России произойдет революция, и самодержавие российское рухнет окончательно и бесповоротно.
— Так оно и будет, — заметила Алабышева, — вот только, к сожалению, господину Загорскому увидеть это не суждено. Он и до завтрашнего дня не доживет, его жизнь закончится прямо сейчас.
Загорский перевел глаза на Шиманского: он тоже так полагает?
— Лично вам я не враг, — хмуро ответил революционер, — но вы сейчас олицетворение русского самовластия. И если вас оставить в живых, вы не дадите нам завершить нашу миссию…
— Таким образом, властью, данной мне японским генеральным штабом, я приговариваю вас к смерти, — заключила Алабышева. — Прощайте, господин статский советник, надеюсь, в вашем русском аду для вас найдется достаточно жаркая сковородка.
И она снова подняла браунинг, который опустила в начале разговора.
— Секунду, — проговорил Нестор Васильевич, — еще секунду. Если бы вы присутствовали при нашем с паном Шиманским разговоре с самого начала, вы бы узнали, что я попал в эту палату не случайно. Собственно говоря, я хотел сюда попасть. Потому что знал, что меня тут ждет. А поскольку я знал это, я имел возможность подготовиться…
Продолжая говорить, Загорский выбросил вперед здоровую руку. Метательный нож с быстротою молнии прорезал воздух и вонзился в плечо шпионке. Она тихонько вскрикнула и уронила браунинг на пол.
Шиманский метнулся было к Загорскому, но застыл, увидев направленный на него пистолет.
— Спокойно, — сказал Загорский, — спокойно. Я не хочу вас убивать, вы слишком много знаете не только о японцах, но и о русских революционерах. А эта тема интересует меня чрезвычайно…
Глава пятнадцатая. Заманчивое предложение
Сидящий в коляске рядом с генералом Стесселем начальник жандармской команды Владивостока князь Микеладзе со своим застывшим смуглым лицом и выпяченной вперед бородой походил на какое-то древнее языческое изваяние.