Вероятно, таким идолам они молились у себя на Кавказе, пока не стали христианами, думал Стессель. Князь молчал и не двигался — то ли от гордости, то ли от смущения. Смущаться было чему: по его недосмотру едва не ушли два опасных японских шпиона, один из которых к тому же оказался поляком, а другой — барышней и двойным агентом.
Стессель хмуро прокашлялся — неподвижность князя начала его раздражать.
— Что же, — сказал он хмуро, — кто в конце концов схватил шпионов?
— Статский советник Загорский, — ответствовал князь.
— Это которого едва не расстрелял Фок? — уточнил генерал.
— Так точно, ваше превосходительство.
Стессель умолк, раздражаясь все больше и больше. Спасибо Фоку: хороши бы они были, расстреляв столичного разведчика только потому, что генералу что-то помстилось.
— Ну а где же сам статский советник?
Микеладзе отвечал, что господин Загорский вместе со своим помощником еще ночью изволили отбыть в Санкт-Петербург. То есть как это — изволили, удивился Стессель. Город в тесной осаде, как они пробрались наружу?
— Не могу знать, — отвечал князь. — Вероятно, так же, как до этого пробрались в Порт-Артур.
Генерал хмыкнул: весьма оригинальный господин этот статский советник — он даже не захотел нанести визит ему, Стесселю. Микеладзе кивнул. Господин Загорский заявил, что крайне торопится в столицу в связи со вновь открывшимися обстоятельствами. Допросив задержанных по всей форме, он отбыл из жандармской команды по своим делам.
— Ну и как себя ведут наши шпионы?
Шпионы вели себя весьма похвально. В особенности же шпионка, Наситя-сан. Насколько мог судить князь, она выдала агентурную японскую сеть как в Порт-Артуре, так и во Владивостоке. Однако сегодня около полудня она потребовала разговора с Загорским. Узнав, что статский советник находится вне зоны досягаемости, она сказала, что у нее есть еще кое-что, что она хотела бы довести до сведения властей. Однако, по ее словам, сведения эти такой важности, что доверить она их может только самому генералу Стесселю.
— Ну, это я уже слышал, — хмыкнул генерал. — Одного не понимаю, зачем мне ехать к вам? Почему нельзя было привезти ее прямо ко мне домой?
— Во избежание нежелательных эксцессов, ваше превосходительство. Ранее уже едва не случился прецедент…
Генерал отмахнулся: ну, хорошо, хорошо! Он все понимает.
Они вышли из коляски и проследовали прямо на гауптвахту. Генерал поежился, проходя по длинному сырому коридору, ведущему, кажется, в какие-то адские закоулки пространства — однако неприятная тут у них атмосфера. Микеладзе, конвойный и генерал остановились возле железной двери.
— Вы со мной, полковник?
— Как прикажете, ваше превосходительство, однако… — Микеладзе замялся.
Стессель поглядел на него строго — что «однако»? Оказалось, что шпионка требовала рандеву с глазу на глаз.
— Вот как? — сказал генерал, приосаниваясь. — Что ж… Надеюсь, вы ее обыскали на предмет оружия? Иначе мне придется обыскивать ее самому, а это, видите ли… Вера Алексеевна будет сильно недовольна, если узнает.
И хохотнув коротко, следом за конвойным вошел в комнату.
Мадемуазель Алабышева сидела на длинных, грубо сколоченных нарах и смотрела куда-то в пустоту. Она по-прежнему была в облачении милосердной сестры и выглядела очаровательно как никогда.
— Мадемуазель, — деревянным голосом произнес Микеладзе, — к вам с визитом его превосходительство генерал-адъютант Стессель.
— Я рада, — тихим голосом произнесла Алабышева, глядя на генерала черными своими, словно южная ночь, глазами. — Прошу садиться, генерал. Мне много что есть вам рассказать.
Стессель поискал глазами, куда бы сесть. Конвойный быстро принес откуда-то стул, и генерал тяжело на него опустился.
— Я вас слушаю, сударыня…
Но сударыня почему-то смотрела не на него, а на Микеладзе.
— Полковник, у нас был уговор.
— Я не могу, — неожиданно скрипучим голосом отвечал князь. — Это против правил.
— В таком случае разговора у нас не выйдет, — мягко, но решительно заявила барышня и отвернулась к серой пузырчатой стене.
— Ну-ну, — примирительно заговорил Стессель, — что же это, выходит, я зря сюда ехал? Давайте, князь, все-таки будем рыцарями, уважим просьбу очаровательной узницы.
Полковник хмуро затоптался на месте, глядя себе под ноги. В конце концов, время было военное, и генерал мог просто ему приказать. Пока только просил, но мог и приказать. И выйдет тогда неудобно и нехорошо, особенно перед подчиненными…
— Что ж, — вздохнул Микеладзе, — как вам будет угодно, генерал. Однако я снимаю с себя всякую ответственность.