– У меня ведь вся родня такая, кого ни возьми. И головы у всех плохие и руки не больно проворны. А самое, что плохо, уж тихие мы больно, безответные, нас всегда и обойдут и обманут…
Отец не был столь критичен к природным данным своей родни, но жену по-своему и тут поддерживал:
– Да уж, кому как на роду написано, кому с кабинету командывать, а кому всю жисть во вредном цеху.
В то же время он обижался на своих предков, непоколебимо веря, что у них имелись возможности "выйти из грязи":
– Была в революцию заваруха, людишки снизу вверх и наоборот сигали. Кто тогда сумел в начальства выйти, они и для детей и внуков места хорошие застолбили. А мои, вот, не смогли, проморгали, так и остались в навозе. А сичас что, сичас уже ничего не сделашь, сичас ни снизу вверх, ни сверху вниз, всё устоялось, следующей заварухи ждать надо, а она может через сто лет, а то и боле будет. И вам ребята такая судьбина, как не рыпайтесь, вредного цеху всё одно не минуете.
Отец такое начал говорить, конечно, уже после 1956 года и только в приличном подпитии. Позже от матери Семён узнал причину этих отцовских словоизлияний, рисковых даже для "оттепельных" времён, сопровождаемых размазыванием по лицу пьяных слёз вперемешку с соплями. Претензии же отец имел к своему отцу, деду Семёна, погибшему на войне. Тот в двадцатых годах возглавлял комсомольскую ячейку в родном для обоих родителей селе на Тамбовщине. Во время семейных ссор отец не раз недобрым словом поминая родню матери говорил, что никогда бы её не сосватал, кабы его родитель сумел с комсомола затем перебраться в руководство сельсовета или колхоза. Тем не менее, свою родню он слабоголовой не считал, виня в основном лишь судьбу, случай. Но вот чтобы самому как-то изменить сложившееся положение вещей, он так и не сподобился, утешая самого себя мыслью, что де исторический момент упущен его отцом, а сейчас уже поздно, рвись не рвись, всё одно не выпрыгнуть.
Если мысли, типа определения своих детей, например, в техникум или институт и посещали обитателей бараков, то это были единичные случаи, к тому же тщательно скрываемые, ибо всё, что с этим связано: накопление денег, зубрёжка учебных дисциплин, это не поощрялось большинством барачного "общества". Здесь естественным и общепринятым считалось деньги пропивать, а в детской среде, особенно в мальчишеской, целыми днями гулять на улице, не учить уроки, само собой, плохо учиться, и, в конце концов, идти работать на градообразующий комбинат, через профильное ПТУ, или без оного. Ну, а вершиной, пределом мечтаний в достижении жизненных благ считалось получение от того же комбината благоустроенной квартиры с тёплым сортиром и горячей водой в кране…
Так и Семён после окончания ПТУ при комбинате, которое здесь по старинке именовали ремеслухой, распределился в один из многочисленных "вредных" цехов. В том цеху давали молоко, разбавленное конечно, но уже после трёх-четырёх лет работы все без исключения рабочие вместе со стажем зарабатывали себе начальные стадии целого сонма труднопроизносимых и быстропрогрессирующих специфических болезней. В цеху Семён проработал меньше года, до призыва на действительную службу. Но даже этого непродолжительного срока оказалось достаточно для возникновения у него твёрдого убеждения – никогда больше в этот цех, на этот комбинат не возвращаться. Вроде бы вполне здравая и естественная мысль, тем не менее, не вписывалась в миропонимание большинства окружающих… тех кто заботу о самих себе привычно перепоручали начальству, государству, в разговорах же нещадно хуля их за свою плохую жизнь. Фактически едва ли не все стороны их жизни "корректировали" всевозможные начальники.
У родителей Семёна первыми такими "корректировщиками" стали вербовщики, приехавшие в село, где они только отгуляли свою свадьбу. Шёл сорок пятый год. Война "прибрала" и деда Семёна и двух дядьёв, братьев отца и матери. Отца уберегла комбайнёрская бронь. Мужиков в колхозе почти не осталось, а план, особенно по хлебу требовали кровь из носу, грозили всевозможными карами вплоть до НКВДешных. В общем, отцу показалось, что на стройке будет легче. Да и его молодая жена тоже не горела желанием за пустые трудодни под коровами горбатиться. Имелась, правда, с её стороны и ещё одна причина, по которой она была не прочь поскорее покинуть родное село – большое количество вдов и свободных девок при возникшем после войны остром дефиците мужиков и парней. Но официально всё выглядело едва ли не геройством – по зову партии и комсомола ехали строить гигант отечественной индустрии. С тех пор родители Семёна привычно шли куда пошлют, вроде бы ища где лучше, но почему-то всё время оказывался на самых вредных и тяжких работах. И уже будучи в годах, не в состоянии что-то изменить, они в качестве утешения и оправдания перед собой и детьми придумали каждый себе схожие и отличные одновременно "теоретические обоснования" проживаемой ими столь серо жизни.