Главный тезис, основанный на детальном анализе документов, заключался в том, что из-за широкого недовольства в Красной Армии и существования сильной оппозиции в Сибири советская военная машина на Дальнем Востоке немедленно рухнет в случае японского вторжения.
Кроме того, Лушков выдал расположение соединений Красной Армии в Сибири и на Украине и информацию о применяемых военными радиошифрах'. Вся техническая информация, сообщенная им, была очень подробной, особенно в отношении соединений Красной Армии в Сибири. Местоположение, организация и вооружение каждой дивизии, которых по утверждению Лушкова было двадцать пять, все было им подробно изложено.
Должно быть, и японской, и германской военным разведкам сразу стало ясно, что данные, предоставленные Лушковым, были отражением широких чисток в рядах и в руководстве Красной Армии, последовавших за судом над маршалом Тухачевским и другими высшими офицерами, и были поразительно важны для оценки влияния этих событий на военную мощь России. Зорге [82] отнюдь не преувеличивал, когда позднее так прокомментировал это событие: «Одним из следствий показаний Лушкова была опасность совместных японо-германских военных действий против Советского Союза». А главная задача Зорге состояла в том, чтобы, насколько позволяли возможности разведывательной миссии, способствовать избежанию подобных катастроф.
Реакция самого Зорге на это событие бросает некоторый свет на необычайную твердость его собственных убеждений.
«Я считал, что Лушков стал перебежчиком не только потому, что был недоволен отношением к себе со стороны советских властей и из-за какой-то обиды или оскорбления, пережитых им в Сибири, но просто потому, что в то время чистки коснулись уже непосредственно рядов ГПУ и он боялся, что может оказаться в числе жертв. Я пришел к выводу, что Лушков выставил политическую причину своего побега лишь потому, что у него были друзья в оппозиционных группах в Сибири.
Утверждения предателя и его поступки всегда стереотипны, и потому сам Лушков меня не очень интересовал».
Однако, увидев первые откровения «предателя» из ГПУ, высказанные им в японском генеральном штабе, Зорге мгновенно понял, какое действие они окажут на правительственные круги Японии и Германии.
Поначалу его весьма встревожила реакция японцев. Германскому посольству, по-видимому, было сказано, что «Советский Союз находится на грани развала». Зорге всегда считал, что его особый престиж в посольских кругах следует использовать в политических целях и в пропагандистском смысле, несмотря на холодное равнодушие, проявляемое Москвой по отношению к этому самоназначению и дополнительной роли, взятой на себя Зорге, и потому в этом случае он спорил с японскими аргументами, указывая, что «Лушков был ненадежной и второстепенной фигурой».
«Опасно судить о внутренней ситуации в России по показаниям человека, подобного Лушкову. Его высказывания, говорил я, того сорта, какие можно почерпнуть в любой антинацистской книге, написанной немецкими беженцами. Они часто предсказывают, что нацистский режим ждет неминуемый крах».
Лушков, возможно, и вел речь о чистках, проводившихся ГПУ в советской Дальневосточной армии, находившейся под командованием маршала Блюхера, который под псевдонимом «Гален» был ведущим советским военным специалистом в штабе Бородина в Китае в 1923 году и советником многообещающего китайского генерала Чан Кайши[83].
В промежутке между июнем 1938 года, когда перебежал Лушков, и концом года, когда Зорге передал в Москву результаты изучения в Токио обширных показаний первого, Блюхер исчез без следа. Его исчезновение и массовое искоренение оппозиции в рядах советской армии, которое совпало с тайной казнью Блюхера, вполне может быть соотнесено непосредственно с побегом Лушкова и светом, который сумел пролить на это дело Зорге[84].
Благодаря Зорге японские оценки советских вооруженных сил на сибирской границе на случай японского нападения стали известны в Москве.
Не существует прямых свидетельств оценки материалов по делу Лушкова японскими и германскими экспертами, однако на следующий год на границах Маньчжурии и Внешней Монголии была предпринята крупномасштабная проба сил в районе Номонхана — с катастрофическими для Квантунской армии последствиями. Есть некоторый намек в более поздних показаниях ведущего прокурора по делу Зорге, Йосикавы Митсусада, что существовала связь между провалом этой операции, основанной на полученной от Лушкова информации, и передачей Зорге в Россию японской оценки советских вооруженных сил. Описав переданный Зорге микрофильм о лушковскими материалами, этот чиновник продолжал: «А потом случился Номон-ханский инцидент».
82
Или Лушков служил ранее на европейской границе Советского Союза, или как старший офицер ГПУ имел доступ к информации о советских боевых порядках в этом регионе.
83
Интересно заметить, что после передачи 4-го Управления Урицкому, Берзин был назначен в командование Дальневосточной армией заместителем генерала Блюхера. Впоследствии Берзина послали в Испанию в качестве главы советской военной миссии при правительстве республиканцев. В 1937 году его вызвали в Москву и расстреляли. В 1964 году генерал Берзин был официально реабилитирован.
84
В статье, озаглавленной «Дальневосточная Красная Армия», Лушков упоминает о внезапном исчезновении Блюхера «во время Чанкуфенга». Стычка при Чанкуфенге между японцами и русскими имела место между серединой июля и серединой августа 1938 года — другими словами, вскоре после побега Лушкова. Похоже, что это подтверждает теорию, что «исчезновение» Блюхера и побег Лушкова были взаимосвязаны.