Но вскоре понимаем, насколько это неосмотрительно — перешептываться в переплетенном проволоками зале. На второй день, во время перерыва, к нам подошел прокурор Терехов. С большинством участвующих в деле адвокатов он хорошо знаком. Я же встретилась с ним впервые.
— Приветствую представительницу солнечной Грузии.
Он берет меня под руку и всех нас приглашает в буфет.
Приземистый и широкоплечий, Терехов немного грузен. Он хорошо воспитан, исключительно вежлив, с приятными манерами.
По дороге мы разговаривали на посторонние темы. Вдруг он остановился и говорит мне:
— Вы представляете! Вчера Шелепин упрекнул меня, что мои ребята очень шумят, переговариваются между собой и мешают ему смотреть и слушать процесс.
Что это? Почему он вдруг дает понять нам, что Шелепин — председатель КГБ, сидит у себя в кабинете и с помощью особого телевизионного экрана видит наш процесс и слышит каждый наш вздох? Если Шелепин слушает, как перешептываются "его ребята" — группа прокуроров, которые сидят позади Терехова и помогают ему, так, вероятно, слушает и нас. Сомнения не было. Терехов просто предупредил нас. После этого в течение всего длительного процесса мы разговаривали между собой записками, которые тут же рвали и клочки бросали в портфели.
Допрос главного обвиняемого — Яна Рокотова — продолжался два дня.
Удивительным и совершенно непонятным было отсутствие в его показаниях какой-либо заинтересованности. Обычно, даже полностью "раскаявшийся" и "чистосердечно признающийся" обвиняемый, давая показания, подсознательно, помимо своей воли, старается где-то что-то скрыть, где-то что-то смягчить. Рокотов рассказывает о своей "деятельности" так, что, кажется, он бесстрастно читает написанную кем-то чужую биографию.
Опустив руки по швам, он говорит в микрофон, ни на кого не глядя.
Он не спорит с обвинением ни в целом, ни по отдельным эпизодам. Он не защищается и ничего не опровергает. Он рассказывает или отвечает на вопросы без малейшего желания выгородить себя. И если он иногда относительно каких-то эпизодов говорит, что не помнит времени, места или количества совершенных сделок, то с ним никто не спорит. Всем ясно, что он говорит правду. Он не щадит себя, не щадит соучастников своих деяний, хотя нет и тени злобы или какого-либо расчета по отношению к кому бы то ни было из них.
Для всех очевидно, что Рокотов — человек исключительно больших способностей и большого ума, человек, который смог создать в самом центре Москвы — цитадели советского режима — "мозговой центр", откуда по всем республикам разветвлялась хорошо налаженная сложная система купли-продажи иностранной валюты и золотых монет. Вряд ли он строил иллюзии относительно того, что будет осужден ниже чем на максимальный срок, предусмотренный новым законом.
Поэтому невозможно было понять, откуда эта холодная, лишенная всякого волнения или какого-нибудь умысла, готовность отвечать ясно и просто, подробно рассказывать о всех совершенных деяниях.
Лишь один раз, помнится, за все время продолжительного процесса вышел он из этого странно сосредоточенного и безучастного состояния. Когда прокурор Терехов как-то стал не без ехидства расспрашивать, почему он, заработав уже огромное состояние, все еще продолжал совершать незаконные сделки. Рокотов сказал:
— Я создал машину, которая стала сама хозяином в стране и остановить которую я уже не мог.
Он вдруг повернулся лицом к сидящим в первых рядах работникам ОБХС и, похоже, даже с внутренним волнением бросил им:
— Вы ведь хорошо знали все, чем я занимался в течение трех лет. Почему не пришли мне на помощь вовремя? Почему не помогли пресечь то, что я уже не в силах был приостановить?
В эту минуту Рокотов был совершенно неузнаваем. Глаза его отдавали странным блеском. Но сразу же в нем все погасло. Он снова стал серым, безучастным ко всему происходящему вокруг, и тихо сел.
На какой-то миг в зале воцарилась глубокая тишина, когда, казалось, всеми овладела одна мысль, но высказать которую никто не смел.
И, в самом деле, как могло случиться, что в самом центре Москвы, на улице Горького, в условиях нашего режима, он годами встречался с арабскими офицерами и другими иностранцами, с которыми систематически совершал валютные сделки? Как мог пройти незамеченным годами такой широкий образ жизни Рокотова, когда он, по собственному усмотрению, мог открывать и закрывать известный грузинский ресторан "Арагви" в самом центре Москвы и там, среди пьяного веселья, совершать валютные сделки?
На эти вопросы наложено "табу", и их на процессе обсуждать не будут. Ответ на эти вопросы вы могли лишь услышать в кулуарах процесса во время перерыва, где шепотом передаются истинные факты, которые, однако, никогда не станут юридическими фактами. Там вы могли услышать, что начальник московского ОБХС годами получал от Рокотова 70 тысяч рублей в месяц. Но теперь за действия или бездействия начальника ОБХС, "легализовавшего" в свое время правонарушения Рокотова, отвечать будет только Рокотов.