– Почему вы не хотите рассказать ему, Надин? – спросил доктор Динэйр.
– Я чувствую себя подобно бабочке, наколотой на булавку, – сказала она, – и ученые изучают меня через лупу.
– Это для вашего же блага, – ласково сказал доктор Динэйр. – Мы пытаемся помочь вам, Надин.
Она глубоко вздохнула, подняла взгляд на Мейсона, и внезапно в ее лице что-то преобразилось: застенчивый характер куда-то исчез, глаза сверкнули, а ноздри слегка расширились от возбуждения.
– Ну ладно, я – бабочка! – воскликнула она. – А вы – люди, препарирующие и классифицирующие меня, но ведь я же человек! И чувства у меня сильные, человеческие! И как бы вы, люди, чувствовали себя, если бы любили кого-то, а он любил вас, а потом другой человек, обладающий страшной властью над вами, сказал бы, что вы должны уйти из жизни этого человека, навсегда исчезнуть, не оставив и следа, не имея возможности даже связаться с ним?! – прокричала Надин.
– Это уже лучше, – сказал доктор Динэйр. – Освободите сдерживаемые вами эмоции, Надин, и расскажите нам все, а после этого поплачьте, это ослабит ваше эмоциональное напряжение.
– Я не из тех, кто плачет, – сказала она. – Я всю жизнь умела не падать духом. Но вы, люди, настолько довольны своим устойчивым положением, чертовски уверены в себе, что получите от жизни все лучшее… Ну вы просто попытайтесь поставить себя на мое место.
– А кто сказал вам, что вы должны исчезнуть, Надин?
Она стала говорить что-то, но потом покачала головой. Спустя мгновение она откинулась на спинку кресла, снова став застенчивой, спокойной, готовой к самоуничижению молодой леди.
– Это был Мошер Хигли?
– Мошер Хигли мертв.
– Я знаю, но не он ли сказал вам, что вы должны исчезнуть? И оставить человека, которого вы любите?
– О мертвых плохо не говорят.
– Он был вашим родственником?
– Не совсем.
– Но вы называли его своим дядей?
– Да.
– Вы любили его?
– Нет, – ответила она, поколебавшись мгновение.
– Вы его ненавидели?
Наступило продолжительное молчание. И вдруг она подняла глаза на доктора Динэйра.
– Для чего вам нужно терзать меня? Я обратилась к вам за помощью. И хотела получить снотворные таблетки или что-то подобное, чтобы можно было спать по ночам. Мне нужно было лекарство, чтобы не быть пугливой. Вы устроили мне проверку с помощью сыворотки истины, а потом сказали, что я должна встретиться с адвокатом… для чего?
– Я и собираюсь рассказать вам, моя дорогая, – ласково сказал доктор Динэйр. – У вас начинается сейчас эмоциональное напряжение. Вы должны взять себя в руки, и вы должны помнить, что мы хотим помочь вам.
– Не тревожьтесь об эмоциональном напряжении, – горько засмеявшись, сказала она. – Каждое утро перед завтраком я переживаю эмоциональное напряжение. Люди помыкают мною как хотят еще с тех пор, когда я была не выше подлокотника этого кресла… Только не думайте, что у меня была мания преследования. Если бы вы знали правду о тех вещах, которые… и знали, что произошло… В общем, нет никаких оснований, почему я должна рассказывать вам, посторонним людям, о своих бедах.
– Но это именно то, что нам нужно, Надин, – сказал доктор Динэйр.
Она взглянула на него, потом как бы ушла в себя.
– Ну? – подстегнул ее доктор Динэйр после того, как она помолчала несколько мгновений.
– А что вы выяснили, когда проводили проверку сывороткой истины? О чем я рассказывала?
– Я вам скажу и дам прослушать магнитофонную запись. Вам будет трудно понять, что вы говорили, потому что временами ваш голос звучит хрипло, как у человека, разговаривающего во сне.
– Мне хотелось бы послушать, что я там говорила, – заметила она, и на лице ее ничего не отразилось.
Доктор Динэйр подключил магнитофон к сети.
– Только сейчас, пожалуйста, не говорите, не перебивайте, – сказал он Надин Фарр. – Прослушайте все это.
– Хорошо, – сказала она.
Стало слышно, как перематывается пленка, а потом голос доктора Динэйра, идущий из репродуктора магнитофона, заполнил комнату.
«Как тебя зовут?»
Мейсон мельком взглянул на Надин. Она сидела совершенно неподвижно, ее руки были сложены на коленях, ресницы опущены, лицо было спокойно и ничего не выражало. Все четверо сидели и молчали. Бобина с пленкой медленно разматывалась. Магнитофон, воспроизводивший голоса с предельной точностью, заполнил комнату звуками. Впечатление было такое, как будто они собрались около кушетки, на которой Надин Фарр, накачанная наркотиками, отвечала на вопросы. Когда ее голос буднично произнес: «Я его убила», три пары глаз уставились на молодую женщину, сидевшую в большом кресле. Выражение ее лица не изменилось, хотя ресницы и затрепетали. Наконец магнитофонная запись подошла к концу. Доктор Динэйр встал и выключил магнитофон.
– Ну? – спросил он Надин.
Она посмотрела ему в глаза, стала говорить, а потом остановилась. Доктор Динэйр мягко сказал:
– Мистер Мейсон – адвокат, он хочет помочь вам. Поскольку я вас отчасти знаю, то чувствую, что сказанное вами, возможно, неточно или там присутствовали смягчающие обстоятельства.
– И что же вы собираетесь делать? – спросила она, не сводя глаз с доктора Динэйра.
– Я собираюсь помочь вам, моя дорогая.
– Вы хотите пойти в полицию?
– Пока нет, мисс Фарр, – ответил Мейсон. – Доктор Динэйр посоветовался со мной, узнав у меня, что он должен делать. Я сказал ему, что, как врач, он не имеет права утаивать данные о совершении серьезного преступления, но вы его пациентка, и его долг – защищать вас и вашу конфиденциальную информацию.
– Это довольно-таки противоречивое заявление, вам не кажется?
– Ну, его можно так истолковать, – улыбнулся Мейсон. – Нам кажется, что, прежде чем предпринять что-то, мы должны провести расследование. И возможно, вы могли бы помочь нам в этом. Видите ли, мисс Фарр, доктор Динэйр – мой клиент.
Она обвела их обоих взглядом, потом вскочила с кресла.
– Вы хотите что-то сказать? – спросил Мейсон.
– В конце концов, моя дорогая, – сказал доктор Динэйр, – вы не можете справиться с внутренним эмоциональным напряжением. В мире нет таких наркотиков, которые могут вылечить вас. И существует только одно лекарство, которое может вылечить вас, – это освободиться от внутреннего эмоционального напряжения. Пока вы находились под воздействием наркотиков, вы дали нам что-то вроде ключа к тому, что вас беспокоит. И теперь, если вы, возможно, расскажете нам остальное…
Она подошла к доктору Динэйру, взяла его руку и умоляюще посмотрела ему в глаза.
– Доктор, – сказала она, – не могу ли я… не могу ли я получить сутки на то, чтобы все обдумать?
И внезапно она разрыдалась. Доктор Динэйр, мигом встав, многозначительно взглянул на Мейсона и кивнул. Потом он мягко обнял ее за плечи и успокаивающе похлопал.
– Все в порядке, Надин, мы ваши друзья и стараемся помочь вам. Вы испытываете такое эмоциональное бремя, которое не смогло бы вынести ни одно живое существо, нервная система которого столь же чувствительна к колебаниям, как ваша.
Она отпрянула от него, схватила с кресла кошелек, открыла его, достала оттуда носовой платок, вытерла глаза, высморкалась и сказала:
– Если бы вы только знали, как я ненавижу плакс. Думаю, это я плакала за… ну я даже не знаю, когда это было в последний раз.
– Возможно, в этом одна из ваших бед, – мягко сказал доктор Динэйр. – Вы пытались быть слишком самостоятельной, Надин. Вы пытались сражаться со всем миром.
– Нет, это весь мир сражается со мной. Теперь я могу идти?
– Я тоже собираюсь уходить, Надин. Вы можете поехать со мной.
– Я не хочу ехать с вами.
– Почему?
– Я не хочу, чтобы мне сейчас задавали еще вопросы.
Она направилась к двери, потом вернулась назад, чтобы пожать руку Перри Мейсону.
– Я знаю, что вы считаете меня неблагодарной, но это не так. Я думаю, что вы… что вы великий человек. – Потом она улыбнулась Делле Стрит: – И вас я очень благодарю, мисс Стрит, за симпатию в глазах. Я рада, что познакомилась с вами, люди. Я сожалею, что не смогла объяснить… нет, не сейчас.