Видимо я расстроился из-за навязчивого афганца, потому, что при очередной команде «Строиться!», тупо вышел из окна второго этажа, как был груженый: с рацией, оружием и недовольством в душе. Как-то подвел меня глазомер, в результате, с вывихнутой ногой я подкатился прямо к строю.
Болело жутко. Мне помогли подняться и придержали в строю, чтобы не упал. Единственно положительный результат этого происшествия оказался таким: Троцевский снял с меня станцию, и повесил ее на Пинца. Недовольная рожа Сашки меня немного успокоила, а нога, думаю, заживет, хоть распухла раза в два и в сапог не влезает, но ничего, надел на правую ногу какой-то тапок, допрыгал до моего «зеленого», он с собой тросточку какую-то таскал, пообещал ему денег и тросточку выцыганил. Вечером, когда он пришел за деньгами, я просто душевно, послал в пеший сексуальный маршрут. На сердце немного потеплело и с утра при проческе, я, наверное, представлял собой презабавное зрелище: шустро ковыляющий чудик с тросточкой, который не пропускал ни одного закутка по всему маршруту следования. Но у меня была ЦЕЛЬ, почти спортивная. Перед тем, как отпустить меня в поиск, Троцевский сказал: «Принесешь мне рюкзак рейдовый и магнитофон «Панасоник». Если согласен, иди, шарься, но если не принесешь, извини, урою!» Шутник, однако!
Конечно, я пошел. И надо же было такому случиться, что в груде хлама лежащего в каком-то сарае, мне попался американский рюкзак. Вид у него был немного непривычный, просто мешок с лямками, но фирменный, сзади была надпись крупная «Kondor». Принес я рюкзак Троцевскому, оказалось, что он именно о таком и мечтал. Устроилось все самым наилучшим образом.
Объявив старлею, что мол, я за «Панасоником», быстренько ухромал в пампасы. Так и повелось
— Ты куда?
— Пошел за «Панасоником»
Мои метания не остались не замеченными, да и командир всех просветил, наверное, потому, что на второй день был награжден кликухой от комбата: «Главный мародер четвертой роты». Так он потом меня все время и называл.
Хромым мародером я пробыл дня два. Потом опять надел станцию, типа выздоровел. «Панасоник» я конечно же не нашел, а нашел бы, постарался бы себе оставить, больно уж вещь в хозяйстве нужная, Кассет, зато, набрал целую коробку, как позже выяснилось, записаны там были одни молитвы. Наверное, муллу разорили.
Вечером четвертого дня вышли на широкую улицу. Проспект, однако. Слева дома-крепости, справа сады с какими-то сарайчиками. Взводом заняли один из домов, а там вообще пусто, даже чайника нет, все куда-то попрятали. Ну, ночью чайком побаловаться, сам бог велел, поэтому, организовав компашку на троих, решили сходить к сараям, поискать посуду. Выходим из кустов, и видим, как двое «духов» перебегают дорогу. Я как шел, с болтающимся на пузе стволом, так и начал палить от живота, думал, что увижу строчку и поправлю по цели. Хрен там мне, «духи» не дураки оказались. Бегущий впереди успел перескочить дорогу, и, нырнув в кювет, очень четко по нам хлестануть. Пришлось залечь. Немного постреляв, и не встретив больше взаимности, решили проверить. Пусто. В кустах и в кювете пусто, а посуды как не было, так и нет. Хоронясь, перебежали к сараям. Пинц остался у дороги, в засаде, Яшка встал возле дверей, а я зашел в дом. Оглядываюсь и вижу предмет вожделения, лежит, зараза, в куче хлама грязный, закопченный, но нам в самый раз. Начал наклоняться, и тут нога меня чуть не сгубила. Подвернулась, так, что у меня чуть глаза на лоб не вылезли, даже матерится от боли не мог. Застонал, и когда, чуть-чуть отпустило, смог выдавить из себя какую-то трехэтажную конструкцию, громким шепотом, но от души. Поднял чайник и похромал к двери. Когда вышел, увидел, что Яшка обратно чеку в гранату вставляет. Посмотрел на меня, и говорит: «Я думал, что тебя зарезали. Застонал и забулькал как-то. Если бы ты через секунду матерится не начал, точно бы гранату в окно бросил! Так, что живи!»