Указ отправить Самсонова в Петербург и одновременное задержание его в Туле — события несогласованные, но взаимосвязанные. Вчера подсказывавший следствию имена осведомителей, сегодня сам оказался «под колпаком». На Самсонова указал Горбунов: заявил, что ему известно нечто о взятке в три тысячи рублей, данной Никитой Демидовым руководившему следствием барону Шафирову[527]. Канцелярист на допросе сначала запирался, потом показал на Лукьяна Копылова, от которого «за разговорами» он будто бы о ней и узнал. Взятый к следствию не позднее первой половины октября (возможно, и в сентябре), Копылов ни в чем не признавался и приоткрыл тайну лишь в застенке.
Информированные о ходе следствия кабинетминистры в середине октября приказали Лаврову устроить Самсонову и Копылову очную ставку. В случае, если Копылов, противореча Самсонову, будет запираться, капитану предписывалось допрашивать его «с пристрастием», но, особо оговорено, не пытать. Для Лаврова большой разницы между «пристрастием» и «пыткой» не существовало. Содержавшийся «под крепким караулом» Копылов был не только скован, но «и в застенке подымай неоднократно, отчего у него рука повреждена». Взявшийся хлопотать за него Никита Демидов утверждал, что тот «лежит болен», и, судя по тому, что мы знаем об обхождении с подследственными, так оно скорее всего и было. Спасая двоюродного брата, Демидов сумел достучаться до Кабинета министров, прося освободить узника из-под караула на поруки и обещая, что «ежели до него что касаться будет, о том он ответствовать будет на свободе». Господа министры 19 декабря такой указ Лаврову отправили. Обращает на себя внимание фраза: «А за что оный подымай в застенке, о том вам в Кабинет репортовать». Указ взял лично Никита Демидов, отправившийся с ним в Тулу[528].
Одни хлопотали об освобождении, другие ломали кости. Даже удивительно, как Копылов стерпел, не оговорил других. Сказал: была ли взятка — не ведает, но слышал в приватном разговоре с Никитой Демидовым, что Шафиров просил у него «на вексель» две тысячи рублей. Добавил: «а даны ль те денги, про то ведает сын ево, Никитин, Евдоким»[529].
Уровень своих полномочий Лавров еще раз продемонстрировал, арестовав 14 ноября 1735 года самого Акинфия Демидова. Он был приглашен на квартиру к Лаврову, который объявил ему «словесной домовой арест» и «приставил для содержания» двух солдат. Арестанту, жаловался его сын Про-кофий, не позволили даже сообщить «о себе, куда надлежит». Показателен ответ Лаврова на протесты Прокофия (напомнившего, между прочим, и про запрет «словесных» указов): «Что де ты мне сделаешь, что я так учинил? — Я де о том в Кабинет… императорского величества писал»[530]. Доношение Прокофия, сохранившееся в архивном фонде Тульской провинциальной канцелярии, было подано им на полковой двор. Почему туда? Как оказалось в провинциальной канцелярии? За отсутствием логики в этих поступках видим на некоторое время оторопевших Акинфия и ближайших членов его семьи, которые не могут сообразить, куда жаловаться на бесстрашного капитана, которому сам черт не брат.
Жесткое поведение следователя было тем более удивительно, что положение Акинфия именно в это время стало выправляться. Еще в марте по ряду важных для Демидова вопросов было вынесено решение в его пользу; тогда же его отпустили на свои заводы. Казалось, Акинфий вновь набирает силу: очередные указы носят характер, в целом устраивающий заводчика. Сопоставим, однако, даты: в Туле он был арестован менее чем за месяц до ближайшего из этих указов (от 12 декабря) и просидел под арестом несколько недель… Штрих для характеристики Лаврова выразительный.
Обвинение младшего из братьев Демидовых в даче взятки Шафирову В.И. Рожков справедливо считал сутью, сердцевиной горбуновских доносов. Обвинение серьезное. Жестоко покарать могли и за совсем малые суммы — вспомним о Леонтии Кокошкине, повешенном за пять рублей, неправедно взятых «у приему подвод». Конечно, нельзя исключить оговора. Но делает ли сомнение преступление невероятным? Отнюдь. Мы слишком хорошо знаем, насколько укоренен был этот способ достижения успеха в деловом обиходе той эпохи и как Демидовы к нему прибегали. Когда звезда герцога Бирона бесславно закатилась, за ним обнаружился пятидесятитысячный долг Акинфию Никитичу. Что рядом с этим две тысячи на вексель? Пустяк, карманная мелочь. Другое дело, что возможное — отнюдь не действительно бывшее.