Внешний вид комплекса каменной городской усадьбы и заводской конторы, возведенных в Невьянском заводе в 1740-х годах[756], сохранился на множестве рисунков и фотографий. Оформление главного, выходившего во двор, его фасада, судя по рисункам XIX века[757], было скромным — ничего, кроме немногочисленных пилястр и лестницы с двумя всходами. Несимметричное расположение оконных проемов напоминает о допетровской архитектуре. В сторону от центральной оси смещена и лестница, ведущая в комнаты второго «апартамента». Под ней вход в помещения служебного этажа. Рисунок не отразил детали, присутствующей в приведенном описании, — раскраски стен «разными красками в древнем вкусе», также имеющей корни в позднесредневековой архитектурной традиции. С левой стороны к зданию пристроена стоящая над открытой аркой небольшая трехъярусная башенка — еще одно свидетельство пристрастия заказчика к вертикальным доминантам в архитектурных комплексах[758].
Вспомним заодно еще об одном невьянском доме, доподлинно неизвестно, существовавшем ли, но любопытным связанной с ним апокрифической историей. Приведем это предание по «Пермской летописи» В. Шишонко, дополнив комментарием, принадлежащим Павлу Бажову.
Шишонко начинает рассказ с произведенного Татищевым оповещения властей о злоупотреблениях Демидова. «Высшия власти взглянули на донос очень серьезно. Сенатору князю Вяземскому Высочайше повелено было отправиться на Урал и произвести строгое следствие…
Для помещения князя в Невьянске был наскоро выстроен дом, великолепно отделан внутри и снаружи и снабжен мебелью из самых редких заграничных дерев. Жители, дивясь роскоши здания, — прозвали его "красными хоромами"…
Вероятно, князь чем-то не угодил Демидову, иначе последний не выкинул бы такого фарса: когда Вяземский и заводчик свиделись в Петербурге и первый, между прочим, похвалил невьянскую квартиру, Демидов выслушал это одобрение молча, но, вернувшись домой, написал своему управителю — предать огню "красные хоромы" со всем, что в них было. Приказ исполнен: здание немедленно сломано и бревна употреблены на обжог руды, мебель и уборы достались управителю, но показаны владельцу истребленными»[759].
Это предание Шишонко приводит со ссылкой на публикацию в «Пермских губернских ведомостях» 1880 года. Писатель Бажов, будучи знакомым с ним из того же источника, то ли несколько его подзабыл, то ли слышал его в другой, независимой версии. Во всяком случае, принадлежащий ему эмоционально яркий комментарий к этому эпизоду в деталях расходится с приведенным рассказом.
Эпизод с хоромами одноразового использования Бажов вспоминает, размышляя об умеренности первых Демидовых в «расходах на роскошь личного порядка». В отношении Никиты тут вроде бы и обсуждать нечего, но писатель считает возможным говорить о «скромности личной жизни» также и Акинфия.
«Единственным случаем неоправданного мотовства, — замечает он, — может служить разве приказ Демидова сжечь специально построенные и роскошно обставленные "Красные палаты", где во время ревизии жил князь Вяземский. Но это случай особого рода. Он, на мой взгляд, может быть кульминационным в основном и самом трудном конфликте Демидовых с родовым барством. Надо было сжечь, чтоб получить право публично сказать сенатору двусмысленную фразу: "Кто же после вашей светлости там жить у нас будет (станет)"».
Анекдот, конечно, хорош — симптоматично, что его не упустили сценаристы фильма «Демидовы». Что ни в одном из довольно многочисленных писем Акинфия (с их возведенной едва ли не в культ бережливостью и контролируемой разумом щедростью к нуждающемуся в ней) нет ничего, хотя бы отчасти подобное событие-жест напоминающее, — это не беда. Бажов так и говорит: «единственный случай». Потому и на право считаться кульминационным он, наверное, мог бы претендовать. Вот только мелочь, обращающая пафосное действие в полный пшик: такого события быть при Акинфии не могло. Сенатор А.А. Вяземский действительно приезжал на Урал, но значительно позже — в 1763 году.
Но операции с домом — его постройка/уничтожение — как высказывание, это действительно производит впечатление. Даже в том случае, если относится к пространству мифологизированной истории.
Думаем, что реальный Акинфий, окажись в подобной ситуации, так бы не поступил. Он по натуре был собирателем и строителем. Уничтожать «созижданное», самоутверждаясь в комплексах, связанных с адаптацией в новом социальном окружении, не в его стиле. Слишком сильной натурой он был, чтобы действовать, по сути, потакая малодушию. Такое поведение больше к лицу гордому и обидчивому Прокофию.
756
Очерки истории культуры и быта… с. 52, 64. При жизни Акинфия была построена только часть ансамбля.
759