Как видим, «обнадеялся» Митрофанов скоропалительно: дело свелось к мордобою и закончилось изгнанием сборщиков подати из слободы.
Разумеется, Митрофанов отправил побитых на освидетельствование, разумеется, собрал свидетельские показания и, куда мог, пожаловался. Ближайшую над ним власть, Московский обербергамт, он просил послать в провинциальную канцелярию указ о розыске «в непослушании» и «в бою салдат и кана-ниров», просил подключить к делу штаб базировавшегося в Туле полка[423].
Расхлебывать первую неудачу пришлось Никите Демидову, прибывшему в Тулу к отправлению обязанностей 8 марта. Пять дней спустя он отправил в Берг-коллегию доношение, 20 апреля — еще одно. Единственное, чего сумел он добиться за первые полтора месяца, — получить кое-какие сведения от владельцев водяных заводов. Заставить заплатить не удалось никого. Хозяева ручных заводов стойко держали оборону, отвечая на требования отказом и забалтывая ситуацию похожими на правду аргументами в пользу своей позиции. Демидов с их доводами не соглашался, на все имел контраргументы. Лично он был против, чтобы потворствовать строптивым кузнецам: «И ежели со оных де их ручных домен десятой збор за такими их отговорками уничтожитца, и в том немалой будет в ынтересе убыток». За конфликтом внимательно наблюдали немногочисленные (не считая самого Никиту — трое) владельцы вододействующих заводов. «А помянутой прикащик Палцов, — извещал Никита, имея в виду главного распорядителя дел на Тульском заводе старшего брата, — в платеже десятой доли отговарива[е]тца, что де приказ ему от господина ево есть: как де казенные промышленики, которые имеют ручные домны, платить будут, то де и он заплатит бездоимочно, а ежели де они, промышленики, платить не будут, то де и ему платить тое десятину не подлежит». Сопротивление мелких заводчиков было на руку крупным. Как Демидов ни напрягался, не платил никто. «И за таки[ми] их отговорками… в следствии имеетца немалое помешателство», — сетовал Никита, вероятно, несколько удивленный своими неудачами[424].
Если бы только отговорки! Демидова и Митрофанова, пожелавших осмотреть принадлежавшие кузнецам домницы (особенно интересовали «новозаведенные», о которых не было известно ничего определенного), те на дворы к себе вообще не пустили. Заявили, что согласятся на осмотр только после указа из Оружейной канцелярии.
Дополнительное своеобразие ситуации придает еще одно обстоятельство. 24 марта 1726 года (месяц спустя после назначения Демидова «у збору десятинных денег») императрица подписала диплом, пожаловавший Демидовым дворянство[425]. Мы не знаем, когда тульские Демидовы получили об этом известие и когда соответствующий указ доставили в провинциальную канцелярию, но не сомневаемся, что смирению драчливых оружейников он не способствовал. Те были воодушевлены силой круговой поруки, поддержанной сверху, и над известием о сословном метаморфозе не сумевшего их сломить Демидова скорее всего смеялись.
Демидовы, хлопоча о дворянстве, осознавали, что отношение к ним в одно мгновение не изменится (другое дело — в какой степени осознавали). В протоколе заседания Верховного тайного совета от 18 февраля 1726 года, на котором по инициативе А.В. Макарова «рассуждали» о жалованной грамоте Демидовым и приняли на этот счет положительное решение, отмечено: «…а те слова, которые в дипломе были изъяснены, что ежели их кто не будет за дворян почитать, то будут наказаны, велено отставить»[426]. Кто, как не сами Демидовы, более всех могли тогда чувствовать необходимость наличия таких слов в дипломе? Кто, как не они, добившись включения их в проект, были заинтересованы в сохранении в окончательном тексте?