- Холостым и взводным, - поправил Ращупкин.
- Ну и что! Переведу, то есть сублимирую половой потенциал в политико-моральный. Ать-два, левой, левой!..
- Не частить! - вставил Федька.
- Брось, - засмеялся Борис. - Да нет, товарищ подполковник... Армия не для семейной жизни. Может, вам с женой повезло, а другие офицерши, вижу, томятся. Та же Ирина Леонидовна...
- Ну, вы это... - погрозил Ращупкин, вроде бы защищая врачиху, а на самом деле соображая, с подковыркой или без сказал лейтенант про его, Ращупкина, везение с женой.
- Желторотые, - вздохнул, чувствуя, что говорит совсем не то. Если они желтороты, то какого дьявола с ними откровенничать? Нет, все так вышло оттого, что не поставил себе Константин Романович четкой и ясной задачи: чего, собственно, ему надо от этих двух нерадивых типов?! Лучше бы им выложил: так, мол, и так. Была у меня, ребята, женщина. Встречались с ней днем на одной квартире, выпивали и позволяли себе. А тут вдруг закобенилась и от ворот на сто восемьдесят.
Но не было на земле такого человека (кроме преподавательницы немецкого Клары Викторовны), которому можно было все это рассказать. Не было у Ращупкина такого друга. Кругом были только подчиненные, в Москве и в корпусе - начальники, а с соседними командирами полков он лишь соперничал и хоть не ссорился, но были они ему вовсе не близки и выкладывать им душу было бы, по меньшей мере, глупо. И, мучась от своего одиночества, сидел он у слабо нагретой печки и не знал, как ему держать себя с этими двумя липовыми лейтенантами.
- А почему на этой монтажнице не женитесь? Глядите, Курчев, прозеваете. Инженер свое ухажерство прочно поставил, на все четыре колеса, - улыбнулся комполка собственной шутке. - Девчонка красивая. Жалко, если отобьет.
- От судьбы не уйдешь, - отмахнулся Борис, вовсе не удивленный осведомленностью Ращупкина. В полку, как на футбольном поле, все видно. Командир полка не жаловал унылого инженера Забродина, а с тех пор, как тот купил "Победу", ращупкинская неприязнь еще усилилась. Личный транспорт, с одной стороны, как бы раскрепощал офицера, с другой, отвлекал от служебных обязанностей и, с третьей, заражал других лейтенантов духом приобретательства. Уже около десятка офицеров, в том числе и сквалыга Волхов, смотались в Москву на Перов рынок, где по воскресеньям записывали в очередь на автомобили.
- Кто-нибудь еще есть? - спросил Ращупкин, вспомнив спрятанную под подушку открытку с размашистым женским почерком,
- Ага, - соврал Курчев.
- Значит, в Москве женитесь?
- Если отпустите...
- Да я вас дня лишнего не задержу. Только помните - никто вас сюда не звал. Сами напросились.
- Ошибка молодости, - вздохнул Курчев.
- Хорошо, если последняя... Значит, план у вас - в аспирантуру. На шестьсот рублей в месяц? Три года. Нет, не три, в три никто не укладывается. В тридцать лет станете кандидатом наук с окладом нашего техника-лейтенанта. Так?
- Похоже.
- Когда ж жениться?
- Параллельно.
- Невеста красивая? Карточки нет? - спросил Ращупкин, будто не командовал полком, а все еще был желторотым курсантом.
- Нету, - улыбнулся Курчев. - Я не люблю, когда засматривают.
- И сюда не привезете?
- Нет, - покачал головой лейтенант.
- Он Вальки боится. Она купоросом окатить может, - подал голос Федька.
- Бросьте, Павлов, - осадил Ращупкин, все еще надеясь на серьезный разговор. - Значит, в примаки пойдете?
- Там разберусь, - отмахнулся Борис.
"Скоро Журавль смоется", - думал он.
Но чего-то Ращупкину надо было, потому что сиднем сидел и не уходил. И Курчев с нетерпением ждал возвращения преферансистов, которые повезли солдат в районный центр на кинокартину.
Действительно, как только Секачёв с Моревым ввалились в комнату, Ращупкин поднялся, пожелал Курчеву быстрого выздоровления и, сгибаясь, вышел.
- Чего заходил? - напуская сердитую важность, спросил маленький Секачёв.
- А ер его знает, - отозвался Федька.
Курчев достал из-под подушки открытку, перечел ее дважды и стал писать в тетради ответ. Но лежа писать было неудобно, выходило неразборчиво, да и что писать он толком не знал. "Еще ангиной заражу", - подумал и захлопнул тетрадь.
- Чего печку проморгал? - накинулся между тем на Павлова Морев. Затухла, мать ее и твою...
- На, разожги, - открыл Борис тумбочку и достал третий экземпляр "фурштадтского солдата". - Тьфу ты, - удивился, - тощий. Вы что, на пульку употребляли?
Не хватало многих листов.
- Давай, давай, не жмись, раз очухался, - усмехнулся Морев.
- Берешь, так на место клади! - напустился вдруг Борис на Павлова. Его разозлило, что в тумбочку лазили без спросу.
- Я назад положил, - обиделся Федька.
- Так ты, что ли? - покосился Борис на Морева.
- Дерьма не видел? Вон у меня "Звездочки" навалом. Да не расстраивайся. Кто-нибудь взял на двор сходить.
- Сволочи, - нехорошо усмехнулся Борис. - Чертите!..
15
На другой день после свидания с Сеничкиным Инга в библиотеку не пошла. Выпив знаменитого кофе, она вернулась к себе в комнату и открыла курчевскую машинку.
- Чья техника? - спросила дотошная Вава.
- Я уже отвечала тебе: технического лейтенанта, - стараясь не раздражаться, медленно выговорила Инга. Она печатала на машинке не больше пяти раз в жизни и дело у нее не слишком ладилось.
- Того, который про роль личности?..
- Именно, тетя, именно...
Престарелая родственница вздела очки и принялась штудировать это самое сочинение.
- Он не очень грамотен. Я насчитала три ошибки, - проворчала через четверть часа.
- Наверно, опечатки, - оторвалась от машинки Инга.
- Нет, именно ошибки, и не спорь. Я бы подобных личностей к аспирантуре не подпускала.
- Не волнуйся. Он туда не собирается.
- Как? - взметнулась тетка Вава. - Он похоронит себя в армии?
- Не знаю. Ему, кажется, всего двадцать шесть лет.
- Ах, ты хочешь сказать, что ему рано себя хоронить, что он не кандидат туда...
- Никуда, тетя, он не кандидат. Если тебе не очень трудно, разреши мне напечатать несколько страниц.
- Пожалуйста, пожалуйста... Я слова не вымолвлю... - обиделась Вава, но вряд ли бы замолчала, если бы за стенкой не зазвучал третий концерт Рахманинова.
- За мои за грехи заповедны... - в такт фортепьяно замурлыкала она и снова уткнулась в реферат.
"Неужели и я старой девой, старой девой, старой девой... - подумала Инга, незаметно подчиняясь материнской игре. Стучать в такт на машинке не удавалось. - Неужели и я буду тоже потом вот такая, вот такая... Господи!" - стряхивая с себя музыку, Инга встала и, глотая слезы, выбежала в переднюю. Москвошвеевская выворотка, слегка укороченная и перешитая, висела на вешалке. Инга схватила ее, но тут вспомнив, что она в домашних туфлях и за меховыми ботинками надо возвращаться назад в комнату, тут же в коридоре расхлюпалась.
- Ты чего? - спросила толстая, еще не старая соседка. Она выходила из кухни, держа на отлете шипящую сковородку. - Пусть ее играет. Пошли ко мне.
- Опять то самое или переучилась? - вскинула на Ингу бровастое кукольное лицо и закрыла за собой дверь.
- Тренируется? - спросила соседка.
- Ей необходимо, - пожала плечами Инга.
- Знаю, слыхала. Я-то привыкла. Только хлеб это нелегкий. Не юная - на клавишах барабанить... Так с чего это у тебя, Ингушка?
- Сама не знаю. Нервы.
- Какие там нервы. Четвертака тебе нет, а нервы. Этот, в модном пальтишке, холостой?
- Женатый, - покраснела Инга, вспомнив, что соседка видела ее с доцентом возле парадного.
- Садись, картошку рубай, - сунула ей вилку Полина. - А то хочешь? - у меня сегодня отгул - по малой?.. - И, не дожидаясь Ингиного согласия, достала из буфета неполную бутылку московской и две тонконогих рюмки.
- То, что женатый, Бог с ним. Закусывай. Главное, из себя подходявый. А тот твой козел - прямо никуда не годился. На что я, скоро уже старуха, и то бы с ним не легла...