- Молодец, Борис Кузьмич, - пел меж тем хозяин. Он раскрыл журнал, вышел на середину под висячую лампу и собирался, как министр, читать поэму.
- Оставь, - бросил с тахты чернявый, которого Курчев мысленно обозвал жуком.
- Да. Хватит с нас, Юочка, сейвиистов, - медленно и капризно протянула женщина.
- Лучше выпьем, и я пойду, - сказал мужчина в свитере.
- Глупцы! - не унимался хозяин. - Тут не сервилизм, а бунт. Вон глядите:
Да, это было наше счастье,
Что жил он с нами на земле.
- Спасибо, - откликнулась женщина.
- Хорошо, хоть несчастье помогло, - сказал чернявый, не снимая пятерни с груди грассирующей гостьи.
- Будет вам, - скривился мужчина в свитере.
- А что! Юрка прав! - раздался приятный голос и в комнате появился худощавый, очкастый и усатый человечек, которого Курчев видел днем на Комсомольской площади!
"И он же ожидал в Докучаевом! - тут же понял лейтенант, глядя на поднятый воротник рваного демисезонного пальто и опущенные уши меховой шапки. - Да они тут все Ингу знают. Все. И муж, и вот этот плюгавенький, быстро соображал лейтенант, новыми глазами оглядывая комнату. - Что ж, вообще-то интересно..."
- Юрка прав, - повторил Бороздыка, который не узнал или сделал вид, что не узнал Курчева. - Это действительно выпад. Что было Симонову в прошлом году, когда он в своей газетенке заявил, что теперь задача литературы воспеть Сталина, как когда-то Ленина?!.
- Ладно, - повторил мужчина в свитере. - Не слушайте их, - подошел он к Курчеву и положил свою большую ладонь на погон шинели. - Я читал ваш опус. Вы умнее их.
- Раздевайтесь и знакомьтесь, - с обезьяньей улыбкой суетился хозяин. - Вот сюда, на сундук. В коридоре случаются экспроприации.
"На Радека похож", - подумал Курчев, сбрасывая шинель на темный невысокий комод, где вповалку лежали телогрейки, два мужских пальто и женская шубка из буроватого меха.
- Там еще про коллективизацию есть, - сказал Бороздыка. Он выдернул из рук Крапивникова журнал и красивым с надрывом голосом почти запел:
Суровый год судьбы народной
Страны Великий перелом
Был нашей молодости сходной
Неповторимым Октябрем.
Ее войной и голодухой,
Порывом, верой и мечтой,
Ее испытанного духа
Победой. Памятью святой
Ночей и дней весны тридцатой,
Тогдашних песен и речей,
Тревог и дум отцовской хаты,
Дорог далеких и путей;
Просторов Юга и Сибири
В разливе полном тысяч рек,
Всего, что стало в этом мире,
Чем наш в веках отмечен век.
- Темно, - сказал мужчина, гревшийся у голландки.
- Тем более, - сказала женщина. Она оттолкнула чернявого и спустила ноги на пол. - Холодно у вас, Юочка, - сказала, подходя к старому буфету и доставая желтые, как печные изразцы, маленькие чашечки.
- Не хочу сушать этой гадости, Ига. П'ошлый г'аз вы п'ивели какого-то Воодю Ког'нилова и он читай такую же мг'азь.
- Точно, - поддакнул чернявый. - Лейтенант, вы пятого марта плакали?
- Шестого, - уточнил Бороздыка, приглядываясь с интересом к Курчеву.
- Плакал, - в тон чернявому ответил Борис. - Мне в очереди новые хромачи ободрали. До бела стерли. Теперь вот в чем хожу, - поднял он свой милицейский сапог.
- Молодец, - засмеялся мужчина. - А вот Ига притащил нам сюда такого, как вы, лейтенанта. Тоже с белыми погонами. Так тот полвечера читал, как армия рыдала, увидев усы в траурной рамочке.
- Там не армия, а один часовой, - попробовал защитить неизвестного Курчеву поэта Бороздыка.
- Тот лейтенант - эпигон этого, - кивнул мужчина в свитере на журнал.
К стыду народа своего
Вождь умер собственною смертью...
- Да! Это стихи, - сказала женщина, расставляя чашечки на ломберном столе.
- Стихи - не стихи, а смысл великий, - сказал лысый в свитере. Он открыл бутылку, разлил коньяк по чашечкам, но чокнулся с одним Борисом.
- Рад, что познакомился. Счастливо.
Лысый подошел к комоду, вытащил из-под женской шубки и курчевской шинели потрепанную стеганку, напялил ее и ушел.
- Не обращайте внимания, - улыбнулся хозяин.
- Он со странностями. Но художник великий!
- А картины поглядеть можно?
- Он не 'юбит показывать. Пока свет'о пишет, а п'и эйектг'ичестве его к'асок не г'азгьядите.
- Единственный образованный художник, - сказал Бороздыка.
- Что ж, пока мы воевали, он Гегеля читал, - отозвался чернявый.
- Юочка тоже читай. Один ты, Сейж, темный,
- сказала женщина, возвращаясь с кофейной чашечкой на тахту и сама теперь обнимая мужчину.
- Вот рекомендую. Супруги. Восемь лет живут. Обнимаются только в гостях, - сказал Крапивников.
- А это Ига Бороздыка. Кандидат наук. Прошу любить и так далее.
- Вас я сегодня видел, - не удержался Курчев.
- Возможно, - высокомерно кивнул Игорь Александрович.
- Внешность запоминающаяся, - зевнул чернявый.
- Заткнись, - дернулся Бороздыка.
- Будет вам. Офицей Бог знает что подумает. Г'азлии бы еще.
- Алкоголичка, на мою голову, - вздохнул чернявый и тут же налил во все пять чашек.
- За вас, Борис Кузьмич, - жеманно поклонился Крапивников. - Дай вам Бог счастья и свободы. Чего куксишься. Ига? Тебе разве не понравился реферат?
- Понравился, - промычал Игорь Александрович. - Но вообще-то...
- Если критикуешь, не пей, - сказал чернявый.
- А мне понравился и я еще налью. - Он пододвинул к тахте ломберный столик. - Вот, мать, не могла найти посуду поменьше.
- Не торопись, товарищ прокурора придет, - улыбнулся хозяин.
- Тогда тем более поторопимся. Ваше здоровье, лейтенант. И пусть доцент сам горючее приносит.
- Ты несправедлив, Серж, - сказал хозяин. - Товарищ прокурора никогда не скупится.
- Вы об Алешке? - спросил Курчев.
- О нем, - ехидно кивнул Бороздыка. - Сейчас скажете, что Марьяна Сергеевна - следователь.
- Брось. К чему детали? - величественно махнул рукой Крапивников.
- Это из "Воскресенья". Я знаю, - сказал Борис.
- Опасный чеовек, - засмеялась женщина. - Тойко, пожауйста, нас не г'азобачайте.
- Пустяки, - актерски размахивал руками Крапивников. - Алеша наш друг и товарищ. Наш, а не какого-то прокурора. И ты, Ига, не ревнуй. Ему, Борис Кузьмич, понравился ваш опус. Правда, Ига?
- Я уже сказал. Во всяком случае больше, чем писанина доцента.
- А вы напечатайте.
- Где? - засмеялся Крапивников. - Где? Укажи мне такую обитель?! Не надейтесь, Борис Кузьмич. Вам на роду написано не печататься.
- Вы меня утешили.
- Это действительно так, - кивнул Бороздыка. - Вам, лейтенант, не светит. Вот вашему кузену...
- Не ревнуй. Я просил... - повторил Крапивников.
- Это что... про Ингу? - спросил чернявый.
- А ты о ком думай? О ней, об очаг'овательной Инге. У Юи - амуы, у Иги - веиги, - продекламировала женщина.
Все засмеялись.
- Вы правы, - сказал Крапивников, - но только насчет вериг. Ига женится.
- На Инге? Вот счастливчик! - вздохнул чернявый, но Крапивников тут же внес ясность:
- С Ингой Антоновной я еще сам, грешник, не развелся. А Ига женится на очаровательном существе, представительнице братского татарского народа Зареме Хабибулиной.
- Моодец! - воскликнула гостья.
- Татарское иго в миниатюре, - буркнул ее скептический муж.
- Поосторожней, - вспыхнул Бороздыка.
- Пайдон, пайдон, как сказала бы моя жена, - засмеялся чернявый. - А Инга, выходит, свободна. Или товарищ прокурора...?
- Вы, как об обмене жилплощади, - не выдержал Курчев, но все-таки постарался придать голосу максимум безразличия.
- О, кругом сплошные высокие чувства! - воскликнул чернявый. Лейтенант тоже соискатель.
- Кони вороные, нам не ко двору, - отмахнулся Борис.
- Г'ысаки, Г'ысаковы, - попробовала скаламбурить гостья.
- Бросьте вы. В конце концов она моя жена, - сказал Крапивников.