- Привет от Александра Блока, - сказал чернявый. - Тебе, Юрка, гарем, а евнухом и для учета - Игу.
- Заткнись или выйдем в коридор, - сказал Бороздыка.
- Пожаейте его, Игочка, - всплеснула руками гостья.
Курчеву стало жалко Бороздыку, такого тощего, хилого и взъерошенного.
- Однако доцента нету, - миротворчески вмешался Крапивников. Откупоривай вторую, Серж. Вы, лейтенант, не против не ждать кузена? Он обязательно принесет. Явится с мадам. Они разводиться собираются.
- Шутка? - не понял Борис.
- К сожалению, нет.
- Давай мы тоже г'азведемся, - сказала гостья.
- Если хочешь, - ответил муж, и Курчев понял, что у них тоже не все ладится.
- У вас тут, как в нарсуде, - сказал, чувствуя, что в своем легком подпитии переходит границы, отведенные человеку, впервые попавшему в незнакомую компанию.
- Да, - подхватил хозяин, - Суд не суд, но что-то вроде церкви. Остается в попы постричься.
- А что? - сказал чернявый. - Она падает на колени, а Юрка гладит ее и приговаривает: "Крепись, дочь моя".
- Перестань, - крикнул Бороздыка. - Не тебе надругиваться...
- Над святыней? Знаю. Достоевский на Тверском бульваре.
- Да, Достоевский.
- Успокойся, - перебил Крапивников.
- А почему? Пг'одойжайте, - сказала женщина. - Пг'одойжайте. Скажите, почему Сейжу нейзя г'угать Татьяну Айну?
- Бросьте, - скривился Крапивников.
- Потому что Пушкин - наша гордость и единственное наше спасение, сказал Игорь Александрович.
- Я думал - Булгарин, - не выдержал Крапивников.
Курчев не понял, супруги, по-видимому, тоже.
- Сейж тоже г'усский, - сказала женщина.
- Только по матери, - уточнил чернявый. - Это, кажется, для них недостаточно.
- Для кого - "них"? - спросил Курчев, но ему не ответили.
- С тобой откровенничать нельзя, Юрка. Больше ничего не скажу, покраснел Бороздыка, обижаясь за Булгарина, о котором он написал лишь одну фразу.
- Да, Пушкин наше спасение, - обернулся к супругам.
- От инородцев? - спросил Серж. Теперь в его голосе не слышалось шутки.
- Не только. От развала, от гнилья. От всего.
- И от Запада? - спросил Крапивников, который тоже стал серьезным.
- Да! Да! От Запада и от Востока.
- А как же "друг степей калмык"? - спросил Курчев, раздосадованный, что ему не ответили на прежний вопрос.
- С калмыками все ясно, - отмахнулся Серж.
- С калмыками был интересный эпизод. Кстати, это и к Пушкину относится, - сказал Крапивников. - Когда было полтораста? В сорок девятом? Мне рассказывали, 6 июня никто из высланных в места отдаленные на работу не вышел, а весь калмыцкий народ, как один человек, потянулся в район, Бог знает за сколько километров, где было радио. Прямо всем выводком шли, как цыгане. Только что - на своих двоих. Знали, что юбилей и что без "Памятника" не обойдется. И вот, читает Ермилов по бумаге, а вся нация замерла: скажет или нет? На финне оборвал.
- Калмыки воевали против, - сказал Бороздыка.
- А ты - за... - усмехнулся чернявый. - Да и не все против. Многих сразу после войны, в самом Берлине в "Столыпины" запихивали. Так с орденами и ехали.
- Ну, а татары все. Сплошь, - не хотел отступать Бороздыка.
- Про татар не знаю. По татарам не специалист.
- Она не крымская.
- Приятно слышать, - чернявый опрокинул последнюю порцию коньяка. Пойдем, Танька. Больше уже ничего не будет. И доцент ничего не принесет, поскольку не явится. Ох, уж эти мне гости!
- А что? Ничего пьеска! - подхватил Крапивников. - Читали, Борис Кузьмич?
- Нет, - не понял Курчев.
- Гости, - хмыкнул Бороздыка. - Лучше бы уж назвал месячные или еще точнее.
- С кем не бывает, - усмехнулся Крапивников. - Но репризы там прелесть. Как это:
Расстройство в доме Кирпичевых,
Ах, что же в доме Кирпичевых?
Ах, Кирпичевы ждут гостей.
- И вовсе не так. Вы, Юочка, учше бы пг'очьи стихи Эхнатона. А эти вы запомнить не в состоянии.
- Бог мой, чего тут запоминать?! Он же стащил из "Трех сестер". Старшая, Маша, без конца твердит:
"У лукоморья дуб зеленый..." - сказал Бороздыка.
- Нет, нет, не говорите, - запротестовал Крапивников. - Все-таки зерно он протащил. Начальник не может быть хорошим человеком. Власть портит людей. Это зерно он протащил.
- Ну, зерно ему склюнут, - сказал Бороздыка. - А названием выдал себя. Языка ведь не знает. Гости!...
И тут как раз ввалились Сеничкины.
- Салют!
- Привет!
- Дай облобызаю, - галантно обнял Крапивников Марьяну и демонстративно поцеловал ее в губы.
- Давно не чмокались, Юрочка, - усмехнулась та.
- Здравствуй, Танька. Мы разводимся, - повернулась к картавящей женщине.
- В добг'ый час.
- А ты как здесь? - строго спросил Сеничкин лейтенанта. - Нечего тебе тут делать. Написал, что я велел?
- Здравствуй, Боренька, - отталкивая мужа, кинулась на шею лейтенанту Марьяна. - Мы с ним разводимся!
Курчева она тоже поцеловала в губы, и он, хотя и сам выпил, услышал запах спиртного. Но ему были приятны ее пухлые и одновременно плотные, а теперь еще и холодные с мартовского мороза губы.
- Бросьте лизаться, - сказал доцент. - Ну, ну. Не дразни солдата. Ему в казарму назад.
- Я в городе ночую, - огрызнулся Борис.
- Выпивки не принесли, а у нас кончилась, - сказал Крапивников.
- Мы, Юрочка, с банкета. Я хотела украсть бутылку, но бывший супруг не дал.
- Не смешно, - скривился доцент.
- Кто защищался? - спросил Бороздыка, ревниво относящийся ко всем соискателям.
- Витька Поздеев.
- Христопродавец.
- Ну, уж вы слишком. Немного есть, но на полного Искариота не тянет, улыбнулся Сеничкин.
- Точно, Искариот, - засмеялась Марьяна. - И зря бутылки не утащили. А то целых три часа: Чернышевский, Чернышевский, и еще этот, как его, Варфоломей...?
- Зайцев, - подсказал Бороздыка. - Тоже сволочь.
- Ну, зачем же так, - улыбнулся Крапивников. - Игоруша сегодня перебрал. Борис Кузьмич многовато принес.
- Гуляет армия, - буркнул доцент. - Ты что, демобилизовываться раздумал? Почему не пишешь? Я же говорил.
- Он уже написал и весьма толково, - сказал Крапивников.
- Это что? Про обозника? Лучше бы, как Витька, про Чернышевского написал, раз языков не знаешь.
- Ненавижу Чернышевского, - вмешался Бороздыка.
- Почему же? Примечательная личность, - возразил хозяин.
- Никогда не читала, - влезла в разговор Марьяна. - Помню только, что чем-то от него веет.
- Духом кассовой бойбы.
- Христопродавец, - повторил Бороздыка.
- Какая тебя сегодня муха укусила? - удивился хозяин. - Славянофилы, Ига, хорошие люди, но и западники тоже.
- Нищие духом! - Игорь Александрович пытался себя взвинтить.
- Да. Дон-Кихот бый написан в Суздайе.
- Ига, сбавьте пены и найдите себе какую-нибудь женщину, а то ваша озабоченность из всех дыр лезет, - не выдержала Марьяна. Она на дух не переносила Бороздыку.
- Уже нашел. Повернулся, так сказать, к востоку, - усмехнулся Серж.
- Я бы поговорил с тобой, - насупился Бороздыка, вытащил из кучи сваленных пальто свое демисезонное и вдруг, повернувшись к Курчеву, точно был его начальством или научным руководителем, повелительным голосом спросил: - Вы идете, лейтенант?
- Иду, - от неожиданности Курчев тоже взял шинель.
- Куда? - обняла его Марьяна. - Уже в Тьмутаракань?
- Да нет. Я сегодня в "коробку". Твоя свекруха меня шуганула.
- Денег попросил? - вызвав злобный взгляд доцента, усмехнулась она. Не надейся. Это министр так... расчувствовался...
- Брось язвить, - сказал жене доцент.
- Нет, не денег, - улыбнулся лейтенант. - Просто мы выпили по поводу послезавтрашней смерти.
- Каждый за свое? - полюбопытствовала Татьяна.
- Примерно. - Курчеву не хотелось порочить родственника. Он уже насовывал на себя шинель и торопился в "коробку". Времени было половина одиннадцатого.