- Снимай свою белку, - сказала Марьяне, стараясь не выказывать огорчения. - Смотри, вполне носится, - погладила буро-сероватый мех.
- Скорей я сношусь. Бр-рр, холодно, - съежилась Марьяна, входя в комнату и валясь в кресло. Томик Манна, загибая страницы, мягко упал на пол.
- Извини. Что это? Ни бельмеса я по-гитлеровски. А, про официанта? Помню. Распаляет.
- Брось, - улыбнулась Клара Викторовна. - Что у тебя такое?
- От Алешки ушла. Да, да. Ушла и ушла. У тебя поживу недельку. Это ведь раздвигается? - хлопнула по креслу.
- А через неделю вернешься? - Клара Викторовна пыталась придать разговору шутливый тон.
- Не волнуйся. В неделю что-нибудь себе приищу. Осенью в аспирантуру пойду. Если в Университет, общежитие дадут. Или Сеничкины расщедрятся, чего-нибудь выделят. Все-таки я прописана.
- Клюкнуть хочешь? - спросила переводчица. Она все еще надеялась, что подруга отогреется и уйдет. Уже пора было бы возвращаться техническому лейтенанту.
- Хочу, - кивнула Марьяна. - А ты чего-то сегодня нарядная, расфуфыр! Ух... А ну повернись. Какая-то, чёрт возьми, особенная. Случилось что?
- Да нет, так... - отмахнулась и тут же зарделась Клара Викторовна.
- Ну, говори. Вижу, что сказать распирает...
- Нет, ничего. Ровным счетом ничего.
Она достала из немецкого шкафа-буфета заткнутую пробкой начатую бутылку коньяка, рюмки, блюдца, сухарницу с печеньем и маленькое блюдце с нарезанными ломтиками лимона.
Ходят женщины разные,
Как прекрасны их талии,
- снова напевала, вертясь в тесной комнатенке на высоких каблуках.
Так прекрасны их ноги,
Цвет лица и так далее...
- улыбаясь, подтянула Марьяна:
И с эпохи язычества
Чудеса мироздания!
В них первична материя,
И вторично сознание.
И такое создание
Вам закатит истерику,
Если дать ей сознание
И не дать ей материю.
- Нет, честное слово, ты сегодня на себя не похожа. Каблуки. На бал, что ли, позвали? Сто лет на танцах не была, - вздохнула Марьяна. - Ну, не темни. Хочешь меня напоить и выгнать на западный манер? Не старайся. Все равно останусь. У меня дела - швах.
- У всех у вас дела швах, - сказала переводчица. - Все приходите и плачетесь, а посмотришь на вас - кровь с молоком. В доноры вас гнать надо. Амба, швах... - наморщив нос, передразнила Марьяну, а заодно и лейтенанта, который невесть где пропадал.
- Не кладут в больницу?
- Положат. Успеется... Что у тебя с Алешей?
- Ну и не ложись, раз такая красивая, - пропустила вопрос Марьяна. Выпьем, Кларка, за твое счастье и мой швах. Честное слово, швах!
Она поставила рюмку на блюдце.
- Ты опаздываешь или ждешь?
- Не знаю.
- Ну, тогда я погреюсь и куда-нибудь подамся. А что у тебя, серьезно?
- Не знаю. Пока - это хорошо.
- Ого. Рада за тебя, Кларка, хотя, честное слова, надеялась у тебя прикорнуть. Хоть бы Борька скорей получил свою халупу. У него бы пожила.
- Лейтенант... - покраснела переводчица.
- Он, - кивнула Марьяна. - Мне ведь с ним не спать. А халупа все равно пустая стоять будет. Мачеха с семейством выезжает.
- А я и забыла, что он москвич.
- Он далеко пойдет. Вернее пошел бы далеко. Жалко, что у тебя с ним так... Не вышло... в общем. Вчера его у Крапивникова видела. Ничего, вписывался.
- Я его не ругаю, - повеселела переводчица. - Просто чижик еще. А воспитывать было некогда. Вот, если снова москвичом станет, тогда... - она допила рюмку и облизнула губы.
- Бог в помощь, - усмехнулась Марьяна. - Мы теперь с ним друзья по несчастью. Он, бродяга, в Лешкину пассию втрескался.
В дверь позвонили.
"Вот поймаю ее на вранье", - подумала Клара Викторовна, выходя в коридор.
Но это был не лейтенант, а разносчица телеграмм.
НИЧЕГО НЕ ВЫШЛО ПРИШЛОСЬ ВЕРНУТЬСЯ СЛУЖБУ ИЗВИНИ ОБНИМАЮ БОРИС напечатано было на бланке. Отправлена телеграмма была час назад из того самого городка, который значился в курчевском адресе.
- Можешь оставаться, - сказала Марьяне, возвращаясь в комнату за рублем для разносчицы. - Он не приедет.
- Соболезную. А кто - он? - спросила Марьяна и тут же бесцеремонно развернула сложенный вчетверо бланк. - Смотри, к ней поехал! - засмеялась она.
- К кому к ней?
- К Инге. К Лешкиной пассии. Она от любовных печалей скрылась в доме отдыха под ...
- Ты всегда что-нибудь насочинишь.
- Да нет. Разведка доложила точно. Бедная девчонка. Она там на лыжах ходит, а мой бедный сохнет здесь.
- Все ты знаешь, во все лезешь, - недовольно протянула Клара Викторовна. - Чего ж ты за ним следишь, а сама от него уходишь? Надоели, Марка, твои фокусы. Всех оклевещешь, сама расхнычешься, а окажется - одни пустяки.
- Как сказать. Мне не пустяки. Мне вот так, - она резанула ладонью выше груди. - Мне вот так все обрыдло. И я не люблю Алешку, и он меня. И никого я не ругаю. А если тебе жаль этого кресла, так и скажи, - она подпрыгнула на сидении, как девчонка.
- Я про другое, - сморщилась Клара Викторовна. - Я про лучшего друга. Он сегодня заходил и был совсем другим.
- Сегодня Левочка был нежен, как писала в дневнике Софья Андреевна, усмехнулась Марьяна. - Нет, Кларка. Не втрескался он в аспирантку. Они и виделись всего раз. Это мой дурак в нее врезался, да так, что и не спал с ней. Вот чудило-чумичело. А Борька здесь ни при чем. Да и, кажется, это его адрес. У Кости Ращупкина вроде тот же город.
- Это его адрес, - гордо сказала переводчица.
- Да, наверно, там полно вояк, а дом отдыха ни при чем.
- Конечно.
- Только Борьку мне не испорть, - сказала Марьяна.
27
Весь вспотевший от неожиданной удачи Курчев выскочил на набережную, и тут же у входа в здание был остановлен артиллерийским подполковником, который минут десять выговаривал ему за незастегнутую шинель. Потом подполковник перешел к нечищенным пуговицам и невыбритой физии. Борис молча стоял на ветру, вспоминая все, слышанные за четверть века ругательства, а подполковник пилил его, как теша.
"А, впрочем, спасибо старому хрычу, - вдруг улыбнулся Курчев. - Второй раз буду аккуратней", - решил про себя и, бухнув вслух: - Слушаюсь, ссутулясь от ветра, быстро пошел вдоль парапета в сторону метро. - Глядеть надо, а то загремишь напоследок. Теперь все. Улицу по шашечкам переходить буду.
О переводчице он не вспоминал. Встреча с подполковником сбила пену радости, и теперь голова работала ясно и четко, как на экзамене. Он вышел из метро на Комсомольской площади, взял билет до своей станции и вдруг решил зайти в контору к мачехе, благо это было рядом, в полкилометре, сбоку от путей.
- Елизавета Никаноровна, к вам лейтенант! - закричало несколько девчачьих голосов, когда смущенный Курчев спросил, где можно отыскать инженера Скатерщикову.
Мачеха вышла из шумной комнаты в холодный полутемный коридор, где рядом с огнетушителем и титаном стоял ее великовозрастный и небритый пасынок.
- А я вас и не узнала, - сказала сощурившись, хотя не была близорукой. Просто все двери в коридор были открыты, и за встречей сомнительных родственников с интересом наблюдала не одна пара глаз. Елизавета Никаноровна последние дни в связи с переездом, покупкой мебели и прочими хозяйственными заботами являлась на работу наскоками и ей не хотелось привлекать к себе лишнее внимание.
Лет ей было под сорок и выглядела она даже в этом полутемном коридоре никак не моложе, хотя, видимо, за собой следила. Губы были намазаны и крашенные пергидролем волосы старательно завиты. Но пальтишко с меховым под котик воротником, накинутое на плечи, было явно третьего срока носки. Пятнадцать лет назад в Серпухове техника Лизку называли не иначе, как "эта фря" или "эта бляха", - что вызывало у Борьки невольное к ней уважение и немалое любопытство. Но сейчас в темноватом коридоре стояла перед ним измотанная работой и семьей немолодая слегка запуганная женщина, которая, по-видимому, давно не гуляла и мечтала нравиться одному лишь Михал Михалычу. Удавалось ли ей, того Курчев не знал.