- Сами приходят. Да выключи ты эту бодягу! - рассердился и хлопнул крышкой патефона.
В ожидании хозяина гость уже несколько раз ставил Ингину пластинку и как раз сейчас в такт надрывному мужскому голосу дирижировал вилкой с насаженным куском любительской колбасы.
- А чего тогда держишь? Хреново гостя встречаешь.
- Ничего не хреново, - мрачно сказал Борис, открыл шкаф и вынул две чистые простыни и наволочку. - На вот, располагайся. А матрас я заберу.
Он стащил с тахты свое белье и полосатый армейский матрас, оставив гостю подушку и синее одеяло.
- Стол освободи.
- Вместе поместились бы, - робко хмыкнул тот, перекладывая газету с едой на одеяло.
- С тобой - нет, - усмехнулся Курчев и толкнул стол в угол между стеной и дверью. Расставив верхнюю крышку, он покрыл стол ватным матрасом и бросил на него шинель.
- Может, отметим? - кивнул Гришка на непочатую бутылку петровской водки.
- Завтра. Поздно уже. Разберешься в коридоре? - кивнул на дверь.
- Да, везунчик, - сказал Гришка, снимая пиджак и развязывая галстук. И чего они к тебе липнут? Рыло у тебя не больно, да и вообще ты вроде ухажер так себе.
- А я не бегаю за ними, - усмехнулся Курчев, влезая на стол. - Свет гасить?
- Сейчас. Чудно у тебя тут. Как в больнице. Других обоев не нашел?
- Были. Вальке Карпенко отдал.
- Ух ты! Приходила?
- Ага. Эти поклеила, а другие забрала. У Севки Забродина, говорит, ремонт организует.
- И ты отпустил?
- А куда ее?
- Олух ты! Да она, ставлю три сотни против червонца - за инженера не пойдет. Она по тебе сохнет. Или с ним за обоями приходила?
Курчев не ответил, погасил свет и накрылся шинелью.
- Дурень ты, Борька, - продолжал во тьме шамкать гость. - Эта вот, что сейчас ушла, хороша, спорить не буду. Но это не для тебя, парень. Эта побалуется с тобой и айда - за кого-нибудь своего выскочит. А тебе надо...
- Да заткнись ты, а то подушку заберу, - сказал Курчев, подтаскивая матрас к стене и заворачивая некоторым подобием подушки, отчего ноги скользнули по холодной клеенке. - А, хрен с тобой! Выпьем. Все-таки ты приехал, - сказал Борис и зажег свет.
"Все равно не усну. Проваляюсь бестолку. А так надеремся, просплю до двенадцати, а там позвоню", - подумал, разливая на табурете принесенную Гришкой бутылку петровской.
- Давно бы так. А то жмешься, - прошамкал Новосельнов.
24
Инга, устало обрадовавшись, что лейтенант не ждет ее под фонарем, поднялась на полмарша и отперла входную дверь. Но еще не войдя в прихожую, она увидела в ней свет и сваленные на сундуке мужские пальто (одно из которых - сеничкинское - она тотчас узнала) и потому в растерянности остановилась у двери, забыв вытащить ключ. Двери в ее комнату были притворены, а в родительскую - распахнуты.
"Алексей Васильевич... Почему Алексей Васильевич? Вот некстати. Я с ног валюсь", - как во сне рассуждала Инга, понимая, что находится в каком-то полубредовом состоянии, когда все невероятное кажется простым и возможным.
"И Бороздыка здесь", - подумала, подымая с сундука оба пальто и пристраивая их на вешалке.
- Хоть в милицию второй раз звони. Пусть сыщут! - вдруг громко, зевая, сказала Полина и вышла в коридор.
- Ты? - испуганно, словно не надеялась увидеть живой, уставилась на Ингу.
- Ну, я...
- Ой, девка. Дура ты моя, - обняла ее, неприятно пачкая Ингину щеку слезами и густой помадой. - Дура... Где ходила?.. Тетка-то померла.
- Погоди, не сразу. Остынь маленько, - снова обняла пытавшуюся вырваться Ингу.
- Подождите. Правда, - тихо сказал доцент, выходя в коридор и расстегивая на Инге выворотку.
Инга покорно села на сундук, опустила голову, потом тут же подняла и злобно посмотрела на вышедшего в коридор следом за Сеничкиным Бороздыку: "А этому что надо? Как ворон... Ворон..." - чуть не сказала вслух. О смерти Вавы она старалась не думать, хотя сразу поверила, что та умерла. Просто в теле накопились усталость, растерянность и недовольство собой, и все это надо было немедленно на кого-то выплеснуть. И Игорь Александрович явился прямо-таки по заказу.
- Ворон... Гад... Все унюхивает, - шептала, нервно стуча закрытой мягкой туфлей по кованому сундуку. Бороздыка был ей так же омерзителен, как она себе самой.
"Надо встать и пойти в комнату. Надо позвонить по 06 - дать телеграмму в Кисловодск. Надо "скорую", нет, уже не "скорую", а что?.. Морг, кажется..." - меж тем крутилось в мозгу.
"А вдруг Вава не умерла?" - подумала наконец и тут же окончательно стала ненавистна себе. Ее снова обняло то самое нехорошее, стыдное состояние, которое не раз посещало ее раньше, и, наверно, еще чаще посещало мать, Татьяну Федоровну: это был страх, что Вава умрет не сразу, а долго будет болеть и, что еще безнадежнее, с ней может случиться инсульт, паралич, - и жизнь в доме станет бесконечным кошмаром.
- Ты только чуть не поспела. Полчаса всего, - успокаивающе бормотала Полина, не снимая рук с Ингиных плеч.
- Даже меньше, - кивнул Бороздыка, который все еще чувствовал себя причастным к этой прекрасной смерти.
- В сознании была, - бормотала Полина.
- Да, прекрасная смерть, - не замечая Ингиных злобных глаз, как эхо повторял Игорь Александрович.
- Всех вспомнила. Даже Освободителя и бомбометателя.
- Что за чепуха?! - вдруг дернулась Инга и двинулась в свою комнату.
- Да не ходи ты. Испугаешься. Дай хоть глаза ей прикрою.
Сеничкин твердо и ласково взял Ингу под руку, а невысокая круглая соседка удивительно мягко пролезла в чуть приоткрытую дверь, щелкнула выключателем и через минуту сказала:
- Иди.
Инга вошла вместе с доцентом и увидела тетку, скрюченную на кушетке. Одна туфля валялась на полу, другая была на Ваве. Тут же на кушетке лежало Полинино зеркало.
- Я проверяла. Чистое, - смущенно подняла соседка зеркало, видимо, не столько дорожа вещью, сколько опасаясь, чтобы не разбилось и не принесло другой беды.
- Прекрасная смерть, - повторил Бороздыка.
- Велела не вызывать родных и хоронить в крематории.
Инга вздрогнула, боясь мертвой и радуясь, что ее так крепко держит доцент.
- Да, - тихо и ласково шепнул Сеничкин. - Просила, чтобы вы не расстраивались и не взвинчивали себя. Все было очень быстро.
- Господи, - помягчела Инга, чувствуя, что вот-вот заплачет, но слезы где-то застряли и их нечем было подтолкнуть. - Я сейчас, - повернулась к доценту, высвобождая свою руку. - Сейчас...
Она испуганно присела на край кушетки, зная, что должна, но в то же время все еще боялась прикоснуться к мертвой. Это была первая смерть в ее жизни, и Инга ничего пока не чувствовала, кроме ужаса и еще какой-то опустошенности от того, что вечный, хотя и затаенный страх перед Вавиным параличом уже никогда не посетит их семью.
- Бедная, - вдруг подумала о тетке. - Бедная! Никому никогда не была нужна. И мне не была нужна. Только мучала меня. А вот не захотела быть лишней. И даже умерла, когда меня не было... - вдруг теплое чувство благодарности к умершей разлилось по телу, подтолкнуло застрявшие где-то у переносицы слезы и Инга уже без страха прижалась к мертвой старухе и зарыдала добрым, бодрящим душу плачем.
- Бедная, - повторила спустя два часа в большой комнате. Бороздыка уже ушел, а Сеничкин остался в кресле ожидать утра, прихода милиции и санитаров из морга.
- Бедная. Жорка, великий защитник женщин, - сказала с брезгливой насмешкой, кутаясь в серый шерстяной платок. - Декламировал: "А в детстве женщин мучат тети..." Так вот, она меня не мучала. Ну, если чуть... А вообще всегда старалась занять как можно меньше места, не наступить по неосторожности на ногу... Вам, наверно, скучно. Вы бы шли домой, Алеша...
- Нет. Нет, не скучно. И никуда не пойду, - в который раз повторил Сеничкин, стараясь подчеркнуть, что дома его никто не ждет, что с Марьяной у них все - разошлись...
- Я лягу. И ты бы легла, - сказала Полина, уже в халате входя в большую комнату. - Вон, человека замучаешь, - кивнула на доцента.