Я распахнул двери настежь… Бригантик торжественно вошел и остановился посреди комнаты в позе оратора. В левой руке — черный котелок, в правой — белая перчатка. Правая нога чуточку вперед. Поклон — нос ниже уровня плеч. И пошел: «почтенный», «уважаемый» — хорошо еще, что я не сделался «глубокоуважаемым».
— Я позволил себе прийти к вам сюда, сударь, — говорит. — Вы спасли мою супругу от верной смерти… За вашу самоотверженность, почтенный, за вашу храбрость, редкое мужество, — тут нос опять опустился ниже плеч, — я буду считать себя обязанным вам всю мою жизнь, всю жизнь моей супруги, моих детей и всего моего потомства. Позвольте, высокочтимый, передать вам от своего имени, от имени моей супруги нашу горячую, сердечную и вечную благодарность… Мы никогда не забудем этого… Позвольте, многоуважаемый пан, пожать вам руку…
Мы так энергично пожали друг другу руки, что у нас головы затряслись.
— Это был мой долг, — отвечаю я скромно, — я так рад, что с милостивой пани ничего не случилось.
Показываю на стул, приглашая его присесть и почтить меня хотя бы еще минуткой высокого присутствия. Жалко, что я не курю, а то бы и сигаретой угостил. Он с любезной улыбкой отклонил приглашение и через некоторое время величественно отбыл… А полчаса спустя вызвал меня к себе в кабинет. Я шел весело, беззаботно. Совесть моя чиста, ничего я ему не должен, напротив, он передо мной в долгу. Я думал, он хочет подарить мне что-нибудь на память… Смотрю, он сидит за столом, и уже не в черном, а в сером пиджаке. На носу очки в роговой оправе. Поднял их на минуту и строго поглядел на меня, точно желая убедиться, действительно ли это я перед ним… Теперь уже я стоял посреди комнаты.
— Пан Новотный, — загнусавил он уже не учтивым и милым, а каким-то простуженным, осипшим голосом, словно у него насморк, — я должен поставить вам на вид — вы нарушили дисциплину: между десятью и одиннадцатью дня, то есть в служебное время, вы прогуливались за городом, по лугам.
Он достал из кармана желтую книжечку и спрашивает меня, правда ли это.
— Правда, — говорю.
— Параграф двадцать восьмой… Чиновник должен строго соблюдать дисциплину и находиться в служебное время в присутствии.
И закатил мне «предупреждение». Вот так. Вот каков наш старик…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Допрос
Эту историю Ландик вспомнил, входя в приемную начальника. Тут обычно сидели посетители, добивавшиеся аудиенции у «самого». Предварительно они попадали к делопроизводителю Сакулику, который выдавал каждому нумерованный талончик. В талончик вписывалось имя злосчастного, его официальное положение, откуда он и по какому делу. Обо всем регистратор докладывал начальнику, а тот уже сам решал, кого принять. Как овец в загон, впускал Сакулик посетителей в кабинет, а по окончании аудиенции — выпускал их на улицу.
В приемной сидел один Сакулик. Посетителей не было. Склонившись над разграфленным листом бумаги, он письменно оформлял перемещение старой управленческой пепельницы из канцелярии № 5 в канцелярию № 7. Комиссар Новотный, как мы уже сказали, не курил, а Ландик — курил, поэтому нужно было перенести эту служебную драгоценность к Ландику не только de facto, но и de jure[4], то есть на бумаге, что гораздо важнее. Работа эта была не слишком тяжела, поэтому Сакулик успевал подумать о многом другом. Он размышлял о том, что с первого числа во изменение существующего порядка, видимо, достаточно выдавать кусок мыла на три месяца, а не на месяц, как было до сих пор. Уж если велено экономить, то вместо пяти перьев хватит и одного. И воска теперь будут давать не два кубика, а один… Что, разве милостивым господам обязательно мыть руки после каждой строчки?.. Перо, если его аккуратно вытирать, послужит и месяц и два… Воск расходуют не жалея, словно это навоз… Сакулик подошел уже в своих размышлениях к веникам и тряпкам (может, их сделать меньше?), но вошел Ландик и прервал его экономические изыскания.
— Старик у себя?
Делопроизводитель вскочил, чтобы сразу доложить, но Ландик остановил его.
— Какое у него настроение?
— Jam proximus ardet Ucalegon[5],{35}, — процитировал Сакулик. — На столе желтая книжечка.
«Желтой книжечкой» принято было называть служебный устав.
— Плохой знак, — вздохнул Ландик.
— Плохой, — подтвердил Сакулик и отправился к старику.
Минуту спустя он вернулся и, не закрывая двери, с поклоном пригласил Ландика войти: