Катера помещались сзади под крыльями гидросамолета, мешая тонуть и позволяя подобрать экипаж. В первый раз после Аравии знакомые Лоуренса оказывали ему услугу по его воле.
«Теперь я не претендую на то, что создал эти катера. Они выросли из совместного опыта, мастерства и воображения многих людей. Но я могу (втайне) чувствовать, что они обязаны мне возможностью своего создания и принятия».[1033]
Снова возник серый кардинал. Лоуренсу было поручено проводить испытания на строительстве первого судна, а в дальнейшем надзирать за строительством последующих и направлять их на станции по всему побережью. Он жил теперь больше в людных гостиницах ВВС, чем в казарме, часто надевал гражданскую одежду: коричневую куртку, свитер-водолазку и брюки из серой фланели, круглый год, всегда с непокрытой головой. Но сама природа его работы теперь поддерживала товарищество, к которому он тяготел. В 1932 году один еженедельник сделал известным существование новых кораблей и приписал ему их планы. Он был снова направлен в Кэттуотер, но скоро возвращен на свой пост. И Адмиралтейство снабдило скоростными катерами последние модели военных кораблей; наконец, министр обороны собрался обеспечить судами такого типа всю прибрежную оборону Англии. Вслед за испанскими, китайскими, португальскими военно-морскими силами их приняли на вооружение немецкие. «Отныне ничто не мешает применению нашего решения к большим судам — кроме человеческого консерватизма, разумеется. Терпение. Теперь это не остановится».
В мае 1933 года в Лондон приехал Фейсал. Лоуренс, приглашенный на ужин, был остановлен у дверей дома короля суровым слугой, который ни под каким видом не хотел впускать простого рядового даже в прихожую его величества — и отступил в изумлении, увидев, как Фейсал вышел и обнял [пробел] на тротуаре. Одетый по-европейски, с почти поседевшими волосами и бородой, Фейсал теперь выглядел испанским грандом — патрицианская внешность, которую можно было сравнить с лицом его отца на портретах Греко, хотя он и не был похож на Хуссейна. Слуга видел его безупречные руки, лежащие поверх формы Лоуренса, и натруженные руки механика на изящных плечах короля. Но они больше не увиделись: одной беседы хватило для всего, что им оставалось сказать друг другу… Та же неумолимая сила, которая, быть может, снова спасала Лоуренса, отправляя в небытие все, что составляло его драму, отвергала Фейсала со всеми шекспировскими видениями, которые он нес с собой. Когда через два месяца король умер[1034], Лоуренс, снова атакованный репортерами, пустил их по тщательно подготовленному ложному следу, на остров Уайт, и думал в поезде, уносившем его от них: «Теперь за него можно быть спокойным»[1035]. Так велико еще было его недоверие к жизни, что почти всякая смерть казалась ему избавлением.
1035
Письмо сэру Уильяму Ротенстайну от 20 октября 1932 года. На самом деле Лоуренс писал своему другу больше чем через девять месяцев после смерти Фейсала, и не о Фейсале, а о Хогарте, Гарди и, в будущем, Бернарде Шоу: «Все закончилось, и они ушли, не дрогнув: за них можно быть спокойными» (The Letters of T. E. Lawrence, стр.749).