Он перевернул перспективу военной архитектуры Леванта[146] в области особенно запутанной; за шесть недель объединил данные разведки, относящиеся к Синайской пустыне, в то время как считалось, что для этого необходимы многомесячные исследования[147]. Предложение высадки в Александретте, исходившее от младшего лейтенанта, было неуместным, но именно его представили генеральному штабу в Лондоне противники экспедиции в Галлиполи, и Китченер на тот момент присоединился к ним.
К тому же — исключительная быстрота ума: один из египетских шифров был разгадан турками, Лоуренс за одно утро сочинил новый. Эта быстрота иногда не обходилась без блефа: за одну неделю он, казалось, стал разбираться в типографских вопросах[148], но его сотрудники не знали, что он интересовался печатным делом уже несколько лет, мечтал жить и печатать стихи в ручной типографии вместе с одним из друзей; для того, чтобы окрашивать переплеты книг, которые он собирался печатать, он привез раковины мурекса из Тира. Но он действительно обладал чувством механизмов и страстью к ним, редкими среди интеллектуалов, чувствуя себя так же свободно, когда печатал карты, как когда чинил игрушки и вагонетки, когда конструировал «водяные горки». Его склонность к гипотезам и ереси в той мере, где они подлежали проверке, которая заставила его разработать свою дипломную работу до мельчайших, но неопровержимых открытий, как то, что норманнские бойницы копировались сарацинами, применительно к работе с механизмами стала инстинктом и жаждой совершенствования.
Равнодушие к приказам, которые казались ему нелепыми. Печатание карт остановилось за недостатком деталей, которые могли найтись в арестованной немецкой типографии, но было запрещено брать их без утверждения из Лондона; Лоуренс выкрал их и вернулся с улыбкой: «Это не составило труда».[149]
Турецкие карты Сирии, изготовленные немцами на турецкой территории, были лучше, чем карты египетских служб. Лоуренсу принесли те, что нашли у пленных: после этого ему поручили вести дневник передвижений турецкой армии, ему доверили допрос важных пленных или подозреваемых. Его арабский был далеким от совершенства, но он изучил различия в диалектах; и, узнавая по диалекту пленного, откуда он родом, Лоуренс начинал допрос, осведомляясь, что нового у видных людей в его городе.
Бескорыстие: он стремился к успеху, но не к тому, чтобы признали ту часть, которую принес в этот успех он сам.
Способность изучить все операции, которыми он распоряжался, с точки зрения тех, кому он их доверял; наконец, чувство юмора.
Но, несомненно, эти дарования не были бы настолько плодотворными, если бы не были поставлены на службу тому духу, что проявлялся со времен Каркемиша — вовлекать лично каждого в общее дело, внушать ему ответственность перед самим собой, убеждать его, что исход войны зависит от той карты, которую он изготовит, от той информации, которую он добудет.
Однако если за ним следовали и его любили, то большая часть его коллег, хотя и признавала в нем вместе с Вулли «обаятельного и заметно одаренного малого», отказывалась, в сущности, принимать его всерьез.
Конечно, ни один ассистент на всех английских раскопках не отличался такой эффективностью работы, как он. Его память была такова, что когда один фрагмент надписи на вазе совпал с другим, найденным месяцы спустя (а таких фрагментов были сотни), он сразу же нашел первый; но зато в инвентарном списке скульптур он заменял описания юмористическими намеками, не понятными никому, кроме него. Он превратил скучнейшую работу по расчистке завалов в состязание между командами, и она заканчивалась быстро, как никогда; но бывали дни, когда Вулли обнаруживал, что рабочие собрались в кружок вокруг Лоуренса, рассказывая истории, обсуждая диалекты или родословные; и, когда он в изумлении приближался, Лоуренс с улыбкой спрашивал: «Что-нибудь не так?»
Однажды, очень ветреной ночью, когда Вулли страдал от приступа лихорадки, его все время беспокоил скрип жестяного флюгера, аккуратно вырезанного из консервной банки и прибитого Лоуренсом к шесту его палатки. Хогарт, вернувшись в Каркемиш, обнаружил, что его спартанская комната в доме украшена бантиками, шелковыми розовыми ленточками, по всем углам разбросаны пузырьки от духов, а у изголовья — розовые подушечки для булавок и бессчетное число заколок для волос, «чтобы он чувствовал себя как дома»[150]…
146
По этому поводу см. Crusaders Castles, 1910, предисловие А. У. Лоуренса, стр.3–5, и M. Lares, Lawrence d’Arabie et les chateaux des croues, Publications de l’Association des medievistes anglicistes de l’enseignement superieur, № 6, 1980.
147
«Синайская пустыня». На самом деле этот труд был предпринят очень быстро, поскольку он был важен, с дипломатической точки зрения, как вещественное доказательство того, что экспедиция в Синай действительно несла археологическую миссию с участием признанных ученых, а не была военной разведкой. Сам Китченер следил за тем, чтобы труд археологов вышел как можно скорее. The Wilderness of Zin — исключительно почтенный труд, написанный в сотрудничестве с Леонардом Ч. Вулли — который написал также большую часть, по словам Лоуренса, — книга содержала вклейки, списки, фотографии, пространный и серьезный текст. Она должна был, хотя и ложно, временно убедить турецкие власти, если бы они позаботились проверить, был ли результатом экспедиции археологический отчет. Публикацию обеспечил Фонд изучения Палестины. См. Sir Basil Liddell Hart, T.E.L. in Arabia and After, London, J. Cape, 1934, стр.31–34 и 93–94.
148
См. T.E.L. in Arabia and After, стр.98 и Рональд Сторрс, T. E. Lawrence by his Friends, стр.178.
149
Об этом эпизоде рассказывает Эрнест М. Доусон, руководитель египетской топографической службы, на захватывающих страницах. См. T. E. Lawrence by his Friends, стр.131–144, в особенности 141–142.