Итак, Фейсал, принятый султаном и всеми правителями Турции, снова уехал, увозя письма от министров к своему отцу. Он пожаловался, что великого шерифа хотят убить, и ему пылко ответили, что желают лишь того, чтобы тот жил в мире. Письмо Энвера сообщало великому шерифу о немецкой победе на реке Дунаец, об успехе его собственного сопротивления в Дарданеллах.
Через месяц после того, как Фейсал покинул Дамаск, он встретил там своих друзей[172]. Был составлен протокол, уточняющий арабские требования: признание Англией всех арабских стран, кроме Адена, отмена на этих территориях всех привилегий, предоставляемых иностранцам по капитуляциям; оборонительный альянс между Англией и арабским государством; режим благоприятствования для Англии[173]. Если бы этот протокол был одобрен великим шерифом, руководители националистов считали бы его выражением намерений арабов.
Джемаль выехал инспектировать египетский фронт. Фейсал собирался взять отпуск и провести его в Иерусалиме, он вернулся в Мекку по железной дороге из Медины. Он встретился с членами «Ахад» и «Фетах» и вез между подошвами ботинок микроскопический протокол.[174]
Он был убежден[175], что англичане никогда не примут условий, сформулированных в нем.
Прибыв в Мекку 20 июня, Фейсал узнал две важные новости. О том, что Первая арабская дивизия покинула Сирию, ее вызвали в Галлиполи. И о том, что верховный комиссар Египта торжественно объявил, что независимость Аравии и, в конечном счете, принятие арабского халифата, будут достигнуты с победой союзников. Сирия, Аравия, Судан, Ливия были [пробел] листовками. Перед трудностями операции в Галлиполи верховный комиссар и губернатор Судана настойчиво добивался этой декларации, и лондонский Кабинет, при вмешательстве Китченера, ее принял. Но ей было далеко до Дамасского протокола о независимости, там не были упомянуты ни Сирия, ни Палестина, ни Ирак.
Месяц спустя высадка в Дарданеллах обернулась катастрофой; угроза на Канале оставалась в силе; великий Сенусси, султан Дарфур, казалось, готов был объединиться с турками; они собирались взять Лахадж, потом Аден. Индийская армия, высаженная в Басре, шла на Багдад, но она еще не встречалась с турецкими войсками.
Письмо Абдуллы, датированное 14 июля, было получено Сторрсом в августе.[176] В нем содержалось другое письмо, от Хуссейна, не подписанное: оно было направлено верховному комиссару Мак-Магону, но отвечало наконец Китченеру.[177] Великий шериф не зависел больше от английской поддержки в своем восстании, о котором он объявил решительным арабам. Он поставил условия сотрудничества, указанные в Дамасском протоколе, к которым добавил признание арабского халифата (что Мак-Магон уже принял). Целью письма было одновременно принять ответственность за Дамасский протокол, придать ему авторитет, подкрепленный титулом и престижем великого шерифа, и, если англичане примут его, сделать его также хартией арабских свобод. Англичане адресовались к великому шерифу, чтобы как можно скорее подготовиться к священной войне, но также потому, что они приписывали ему политическую власть, которой он не обладал. Он принял ее.
Верховный комиссар ответил 30 августа. Он подтверждал свое согласие касательно халифата и основания независимой Аравии; но считал преждевременным уточнять ее границы.
Ответ удивительный, не объяснимый лишь тем неведением, в котором пребывали Мак-Магон и его советники, о значении и роли тайных обществ. О них подозревали только «Незваные» и их друзья. Остальные верили разве что в существование таких обществ, как легковесные египетские общества, члены некоторых из них были заняты лишь тем, что доносили друг на друга: возможно, чуть более серьезных, ведь их еще не успели раскрыть. Тайна, которая составляла силу «Ахад» и «Фетах», вносила исключительную путаницу во всякую политику, элементом которой являлась. Абдулла, член «Фетах», никогда не знал числа его приверженцев; заявлял ли он в Каире то, во что верил? Фейсал, хотя и был сыном великого шерифа, достаточно плохо знал заговор, чтобы разоблачение заставило его передумать. Англичане и турки часто думали, что за этой тайной не стоит ничего, кроме грандиозного блефа, предназначенного, чтобы извлечь из них как можно больше денег. Полный сомнений, Мак-Магон все же ответил великому шерифу так, как будто в игру вовлечен был он один: обещание халифата, признание арабской независимости, полностью теоретическое, чтобы успокоить его моральные колебания, если они будут — а кстати, и обещание направить суда с зерном, ежегодно направляемые из Египта для бедняков Мекки (с войной отправка оборвалась, и Абдулла на это жаловался). Тот же стиль иранских сказок, в котором переводчик, хотя и был неправ, счел нужным обратиться к великому шерифу:
174
На самом деле, в подкладке ботинок одного из членов эскорта Фейсала (см. The Arab Awakening, стр.159).
175
Мальро несколько преувеличивает уверенность Фейсала. Антониус говорит всего лишь следующее: «Фейсал выразил сомнения, какие есть шансы, что союзники, намерения которых он ставил под вопрос, примут эти условия» (The Arab Awakening, стр.158).
176
См. The Arab Awakening, стр.164–165. Это было началом того, что составляет «Переписку Хуссейна-Мак-Магона», или «Соглашения Хуссейна-Мак-Магона». Дж. Антониус приводит его текст в приложении А (The Arab Awakening, стр.413–427). Эта корреспонденция главным образом состоит из четырех писем Хуссейна и четырех ответов сэра Генри Мак-Магона. Здесь речь идет о главных текстах. Заключенные «соглашения», по другим заметкам, были изменены, но не повлияли на содержание первых обменов письмами. В действительности, совокупность переговоров, отмеченных интервалами более или менее протяженными «Переписка Хуссейна-Мак-Магона» (с 14 июля 1915 года до 30 января 1916 года) продолжалась более двух лет, с октября 1914 года по 1916 год. Хуссейн был обеспокоен, и с полным правом, тем, чтобы свергнуть турецкое иго в арабских странах благодаря помощи союзников, а союзники, будущая победа которых была тогда, по меньшей мере, сомнительной, и которые со всех точек зрения представляли собой ту сторону, примкнуть к которой было опасно, были слишком торопливы и упрямы. Эти переговоры в равной степени отражали не менее правомерное беспокойство англичан о том, чтобы обеспечить туркам внутреннего противника и использовать арабские стремления к независимости, но без подробных фраз, не делая им слишком поспешных обещаний по поводу их будущего, главным образом по поводу того, что касалось независимости и новых границ. Каждый хотел, как во всяких переговорах подобного рода, добиться максимума и пообещать минимум. Это объясняет продолжительность переписки между Хуссейном и британским верховным комиссаром в Египте, а также тонкости редактирования. Процесс замедляла сложность переговоров между Каиром и Меккой (доверенное лицо использовало уловки, достойные романа плаща и шпаги, чтобы обеспечить передачу сообщений), и в равной степени — между Каиром и Лондоном, поскольку Мак-Магону приходилось перед каждым ответом совещаться с британским правительством, которое в это время (о чем Мак-Магон не знал) играло на двух досках, поскольку одновременно велись переговоры по поводу соглашения Сайкса-Пико, которое частично исходило бы из соглашения Хуссейна-Мак-Магона, прежде чем эти двое договорились бы полностью! Короче говоря, каждый участник стремился прийти к соглашению, получить от другого максимальные уточнения, а после войны вручить в руки Аллаха надежды о согласии на этой почве, если турки будут побеждены. Дело очень туманное, где сама география скорее, чем термины, намечала административные округа, подверженное множественным интерпретациям, спорным и в наши дни. В итоге англичане пообещали королю Хуссейну, при условии арабского восстания против турецких оккупантов, признать «независимость арабов» на юге до 37 градуса северной широты, исключая провинции Багдад и Басра (где интересы Англии требовали специальных мер административного контроля), и на севере, где Великобритания не могла «действовать свободно, не согласуясь с интересами Франции».