Переговоров с верховным комиссаром Египта, если им и было о них известно, было им недостаточно. И Лоуренс понимал, что воля арабов к независимости вовсе не изменит точку зрения англо-индийского штаба, а только еще больше будет его раздражать. Они инстинктивно уподобляли офицеров «Ахад» индийским националистам, считая их скорее предателями турок, чем освободителями собственного народа. Лучшие английские офицеры в Индии считали альянс с арабами недостойным Империи; и их желание сохранить достоинство побуждало их лишь укреплять предрассудки их коллег, которым они сами были не чужды. Наконец, штабу не было неизвестно о «секретной» миссии Лоуренса. Хотя она была одобрена Китченером и главнокомандующим в Месопотамии, они упорно не одобряли ее. Сэр Перси Кокс, начальник политического бюро, отказался принимать участие в переговорах, которые «подрывали английский престиж значительно вернее, чем поражение». Лоуренс сам был уверен, что они провалятся. Он участвовал в них лишь потому, что получил приказ, и слушать, как упрекают его кадровые офицеры: «эта миссия недостойна солдата»[202], — это не ослабляло ту антипатию, которую они ему внушали. К тому же он выказывал большую агрессивность, чем обычно — организация кампании казалась ему плачевной; и арабское дело не выиграло ничего ни от его миссии, ни от его гнева.
Нет сомнений, что Лоуренс верил в глубокую эволюцию Империи, видел ее федерацией, основанной на свободном соглашении, где арабское королевство должно было найти свое место и выгоду. Нет также сомнений, что поведение Тауншенда совпадало с поведением штаба, которому было поручено помогать ему. Дискуссия, полная умолчаний (штаб не знал о переговорах, предпринятых Хуссейном), не интересовала Лоуренса: он глядел на позолоту 1900 года в баре, изъеденную всеми насекомыми Тигра, и хотел лишь пройти стороной мимо всего этого. Ценность восстания не могла быть доказана ничем, кроме самого восстания. Однако у него не было возможности это проверить. Было необходимо вмешательство авиации[203], чтобы позволить Тауншенду продержаться на время подготовки арабской интервенции. Он ничего не мог поделать, кроме того, что сам считал невыполнимым: добиваться отхода турецкой армии.
Сопровождаемый начальником Интеллидженс Сервис в Месопотамии[204], он появился за вражескими линиями как парламентер, чтобы вести переговоры об обмене ранеными. Им, согласно традиции, завязали глаза; Халиль-паша принял их тем же вечером. Они просили выслушать их наедине; миллион фунтов, затем два были с очевидным презрением и живым удовольствием отвергнуты.[205] Он оставил их на ужин[206]: вернуться к своим они должны были на следующее утро. Ужин прошел за обсуждением официальных предложений.
Халиль держался вежливо, смутно признавая, что английским парламентерам он был обязан честью отказаться от их предложений. Был подан пышный турецкий ужин, и беседа продолжалась на французском, среди великого безмолвия лагеря и осажденного города, когда тот и другой были полны умирающих, и не слышалось больше ни одного ружейного выстрела.[207] Несмотря на суждение Тауншенда об арабских обитателях Кута, Лоуренсу поручили просить, чтобы против них не было предпринято никаких репрессий. Халиль доброжелательно ответил, что вовсе не собирается предпринимать крайние меры; он повесит всего девять представителей знати. Ужин был подан в саду, под звездами Халдеи, снисходительными к мольбам.
Следовало договориться, чтобы больные и раненые индийцы были обменяны на пленных из турецкой армии; но те были в большинстве своем арабами, и Халиль не считал их турецкими пленными. Большая часть арабских пленных была заочно приговорена к смерти за то, что сдались добровольно. «Их единственное желание — перейти на сторону врага: ни одного нельзя поставить на передовую… Зачем их забирать? Чтобы расстрелять?»[208]
Как и офицеры индийской армии, офицеры Халиля твердили о подлости арабов: люди охотно считают подлыми тех, кто не по доброй воле сражается на их стороне. Но под их презрением, как и у их начальника, угадывалась враждебность арабов к ним: «Среди них нет ни одного, кому можно было бы доверять!» Лоуренс, насколько мог, поддерживал беседу, к удивлению Халиля, который спросил, откуда у него такой интерес к этим канальям. Каждая фраза генерала подтверждала то, что Лоуренс считал известным, каждая предполагала, что достаточно было лучше вести политику, и сила, затерянная в глубине пустыни, поднялась бы против этих презрительных турок и ослепленных англичан.[209]
203
Лоуренс считал, что девяти самолетов было бы достаточно, чтобы продлить сопротивление Тауншенда, насколько требовалось (см. «Семь столпов мудрости», глава VI).
204
Это был полковник У. Х. Бич, начальник службы разведки, отдел I.E.F. «D». Надо отметить разницу между рассказом Обри Герберта — одного из тех троих, кто были посланы к турецкому генералу — и рассказом Андре Мальро. По крайней мере, Герберт не пытался придать себе красивую роль — но, кажется, к этому и не было случая — и потому представляется, что именно ему следует верить. Он вел ежедневный дневник этих событий, и его строки были написаны в день событий, или, самое позднее, на завтрашний день, поэтому можно верить точности указанных дат. Однако Герберт, член парламента и, несомненно, руководитель миссии, не упоминается у Мальро. С другой стороны, мало упоминается и Лоуренс, тем более — полковник Бич. Следует вкратце указать хронологию этого периода, которая исходит из дневника Герберта (Mons, Anzac and Kut, стр.244–245): 19 апреля 1916 года Лоуренс прибыл в вади. 23-го Герберт и генерал Янгхасбенд обсудили шансы, что турки позволят Тауншенду уйти «под честное слово». Герберт упомянул, что у Лоуренса была лихорадка. 25-го «был день падения Кута, хотя капитуляция могла не действовать некоторое время». Герберт добавил: «Адмирал сказал, чтобы я был готов уехать в любую минуту. Этим утром полковник Бич взошел на борт и сказал мне, чтобы я оставался готовым. Он предложил остаться в турецком лагере с Лоуренсом и со мной. Он говорил об условиях. Очень сложно добиться условий, когда одна из сторон держит на руках все козыри». Далее он упоминает «Джульнар», которая потерпела поражение во время отчаянной миссии привезти припасы в Кут, несмотря на героизм ее экипажа. Герберт думал об условиях: деньги? Он почти не мог надеяться на это. 26 апреля он заявил, что получил инструкции по поводу переговоров, но не сказал, какие. Тауншенд встретился с Халилем и оба пришли к согласию. Но Халиль требовал безоговорочной капитуляции. 28-го Герберт, попытавшись встретиться с Халилем, выложил некоторые козыри, которыми он располагал, чтобы обсудить с ним. Он считал, что Тауншенд скорее, чем кто-либо другой, может ее вести. Тауншенд заявлял, что у него припасов не больше, чем на два дня. 29-го Герберт и Бич встретились с генералом Янгхасбендом. Затем Лоуренс присоединился к ним троим, и они направились в турецкий лагерь с белым флагом и с письмом к Халилю. Долгий и трудный переход с поля боя, то пешком, то на лошади, с завязанными глазами. Лоуренс, который испытывал боль в коленях, должен был идти пешком, в сопровождении турецкого офицера, и пришел лишь к началу переговоров, которые посланники уже начали: небольшой обмен гражданского населения, судьба «Джульнар» и отношение к арабским пленным. По прибытии Лоуренса дискуссия достигла двух последних пунктов: с одной стороны — судьба раненых и больных. Халиль предложил, чтобы английские корабли отправились их искать — предложение, которое англичанам было трудно выполнить, поскольку у них не было достаточно кораблей, и они не желали признаваться в этом противнику; и, с другой стороны, английские пушки были разрушены Тауншендом, что привело Халиля в ярость. Потом Халиль объявил, что видел Тауншенда этим же утром, и что у последнего была легкая лихорадка. (Возможно, этот случай был формальным поводом предложить и принять сдачу Кута). Собеседники расстались. Трое англичан были уведены дальше в турецкий лагерь, где их ждал отличный ужин. 30 апреля — возвращение в ряды англичан. Бич и Лоуренс добрались до английского штаба. Герберт остался в турецком лагере и дошел до английского лагеря лишь к вечеру. 1 мая — переговоры по поводу кораблей, которым следовало направиться на поиски борных и раненых. Многочисленные инциденты. Эти переговоры продолжались до 4 числа. В этот день Герберт, почти нерешительно, упоминает, что турки повесили шесть арабов в Куте. Ни одного упоминания о вступлении турок в Кут до этих пор не фигурирует, и дата этого вступления не появляется. В рассказе Обри Герберта мы замечаем, с одной стороны, что Т. Э. Лоуренс, едва упомянутый, очевидно, не играл достаточно важной роли — возможно, он этого и не хотел, зная, что с самого начала эта миссия была обречена на провал — и, с другой стороны, что он не упоминает ни о каком финансовом предложении.
205
Таковы были, несомненно, чувства Халиля. Но мы не находим нигде ни следа их анализа. Финансовое предложение определенно было. Возможно, по скромности, и чтобы не было еще больше шуму из-за демарша, который казался постыдным для Герберта, последний обходит его молчанием. А. Уилсон говорит больше, и более сурово: «С самого начала предложение денег в подобных обстоятельствах было не только беспрецедентно, но обречено на провал. Сэр Перси Кокс, с которым совещались, изо всех сил возражал против такого предложения; он считал, что оно никак не повлияет на финальный исход, но то, что мы его огласим, повлечет самые худшие последствия, когда станет известным. Он официально не пожелал иметь ничего общего с переговорами, ведомыми на такой основе, и те были доверены другим. Будущее оправдало его предчувствия. Хотя наше предложение денег в обмен на освобождение гарнизона было скрыто британской прессой, вражеские власти трезвонили о нем по всему миру, и оно было предметом карикатур в бесчисленных изданиях». (Loyalties, стр.98). Версия, в которой предложение было поставлено в упрек Лоуренсу, очевидно, не выдерживает критики. От Лоуренса эта попытка не исходила. Самое большее, что можно подумать — возможно, они хотели воспроизвести действия в Эрзеруме, которые там имели успех. По словам А. Уилсона, 23 апреля Тауншенд попросил генерала Лейка начать с Халилем переговоры, имея в виду добиться отхода гарнизона Кута на корабле. Требовалось дать денег туркам. Лейк в своем ответе предложил, чтобы Тауншенд начал переговоры сам, и заметил, что у них не было бы крупных шансов на успех. Он тоже не мог ничего другого предложить, кроме денег. 26 апреля Тауншенд написал Халилю, которого уполномочил начать переговоры. Халиль ответил тем же днем, что желает безоговорочной капитуляции. Они встретились, и Тауншенду не удалось убедить своего противника. Затем вмешались три английских эмиссара — безуспешно. По всей видимости, лишь потом, в своем письме, Тауншенд просил, чтобы войскам было позволено покинуть Кут под честное слово. В обмен он отдавал пушки и, с позволения Кабинета, выделял миллион фунтов стерлингов. Уилсон добавил, что, после того, как стало известно о немецких делах, Халиль счел эту возможность благоприятной, но Энвер запретил ему это. Получив отказ, Кабинет увеличил сумму до двух миллионов фунтов. Но турецкая позиция осталась неизменной (см. Loyalties, стр.97–98).
207
Напротив, в рассказе Герберта упоминаются выстрелы ружей и шум бомбардировки, которые еще продолжались. Он даже рассказывает, что однажды турками и англичанам в разгар дискуссии пришлось лечь в грязь, из-за того, что вокруг свистели пули. Они пытались продолжать беседу лежа, затем Герберт объявил, что этой позиции недостает достоинства, и предложил, чтобы они расстались, чтобы продолжить беседу в более благоприятных обстоятельствах.
208
Эта тирада, которую Герберт вкладывает в уста Халиля, достаточно живописна: «Возможно, один из десяти наших людей слаб или ленив, но среди арабов не больше одного храбреца на сотню. Смотрите, эти дикари обратились к вам, потому что у них множество слабаков. Что бы вы сделали с подобными людьми? Можете направить их ко мне, если хотите, но я уже приговорил их к смерти. Я был бы не прочь наконец их повесить». (Mons, Anzac and Kut, стр.253).
209
Эта тирада во многом перекликается с эпизодом из «Надежды» Мальро (см. Andre Malraux, Oeuvres Completes, Gallimard, 1996, том II, стр.120–121).