Вечером великий шериф вызвал Сторрса к телефону. Неужели передумал?
— Хотели бы вы послушать мой оркестр?
— Какой оркестр? — в изумлении спросил Сторрс.
Хуссейн принял на свою службу духовой оркестр турецкого генерального штаба, захваченный в плен в Таифе. Они собирались играть в Мекке… и англичан поочередно пригласили к телефону, чтобы послушать их.
— Однако, — добавил великий шериф после этой любезности, — телефона недостаточно, и я сейчас же форсированным маршем направлю оркестр к вам.
Назавтра англичане возобновили беседу с Абдуллой. Можно было бы, сказал эмир, перед войной устроить это дело лучше. Достаточно было бы, чтобы он в июне поднял племена и взял в заложники паломников. Среди них было бы, разумеется, много турецких начальников и мусульманской знати Египта, Индии, Явы, Эритреи и Алжира. Эти тысячи заложников привлекли бы внимание заинтересованных крупных властей. Те оказали бы давление на Блистательную Порту, чтобы добиться свободы для своих соотечественников. Блистательная Порта, в военном плане беспомощная перед Хиджазом, должна была бы тогда или заключить соглашение с великим шерифом, или признать свою беспомощность. В последнем случае Абдулла вышел бы напрямую на европейские власти, готовый согласиться с их желаниями под гарантию неприкосновенности, данную через Турцию.
Пророк, о котором мечтал Лоуренс, имел мало общего с этим хитрецом. По меньшей мере, добавил тот с иронической усмешкой, Фейсал изо всех сил возражал перед их отцом против этого хитроумного плана.
Фейсал и Али были, возможно, менее тонкими.
Вечером[253] все собрались на ужин у полковника Уилсона. Англичане ждали Абдуллу на ступенях. Вечную тишину Джедды едва тревожило смутное пробуждение шорохов и шелест крыльев, которые приносит ночь к вратам пустыни. Позади людей [и] эскорта эмира, чье оружие и украшения слабо поблескивали в тени, плелась толпа подавленных людей, обросших бородами — как у больных и безумных, у тех, кто давно не брился — исхудалая толпа, и молчание их было как яма посреди приглушенной радости компаньонов Абдуллы. Как беглые каторжники, только что пойманные, эти люди были в обрывках формы, среди ночной толпы, одетой в белое, и в руках у них было что-то вроде огромных кувшинов, в которых англичане не сразу узнали трубы, и которые, хотя были из меди, не блестели.
— Оркестр моего отца[254], — весело представил их эмир.
Когда ужин начался, оркестр заиграл самые печальные из турецких мелодий. «Сыграйте что-нибудь иностранное», — крикнул один из гостей[255]. Со двора послышались нестройные звуки. Зазвонил телефон: шериф Мекки, в свою очередь, хотел послушать. Мелодия стала внятной: это была «Deutschland über Alles»[256]. Потребовали другой музыки, но от сырости Джедды кожа на барабанах растянулась. Их подсушили у огня, и зазвучала новая мелодия. Она называлась «Гимн ненависти»[257]… «Это, — сказал один из арабов, — всего лишь похоронный марш».[258] Но Лоуренс и Сторрс покатывались со смеху и распорядились одарить музыкантов…
Эмир Али в Рабеге, как ни был обеспокоен письмом, которое привез ему Лоуренс, выполнил инструкции, которые оно содержало. Лоуренс был связан со многими знакомыми эмира, и беседа была дружелюбной, несмотря на болезнь Али, в котором глубокое благочестие плохо смирялось с приказом помогать этому неверному. Но Лоуренс должен был его узнать: если каждый из сыновей великого шерифа был похож на Абдуллу, действия, предпринятые Арабским бюро, оказывались абсурдными, а восстание было заранее проиграно.
Действительно ли, как он писал, он выехал из Каира на поиски вождя, способного придать арабскому восстанию тот смысл, который оно несло в себе? Видимо, память обманывала его, он принял за воображаемую преднамеренность то действие, ценность которой была, напротив, в молниеносном очищении его замысла. До Джедды проблема арабского вождя не выдвигалась им ни разу — ни в письмах, ни в «Арабском бюллетене», ни в Месопотамии; для него, как и для его друзей, этим вождем был великий шериф. Именно этот ослепительный опыт, путаница в Джедде между турецкой системой и поразительным возвращением во времена хиджры[259], тонкие уловки Абдуллы на переднем плане той сцены, в глубине которой Лоуренс ощущал брожение запутанной и суровой эпопеи, — этот опыт побуждал его как можно скорее отвергнуть руководство Хуссейна, попытаться заключить его в рамки строго символические, и прежде всего поставить проблему вождя. То, что подлинный вождь существовал в великой Аравии, не было предрешено; но без этого вождя Аравии не было бы вовсе.
255
Это был Азиз эль-Масри, начальник штаба регулярной арабской армии. Его колоритный портрет присутствует в «Семи столпах», глава VIII.
256
257
258
В «Семи столпах мудрости», глава IX, эти слова говорит Сайед Али, точная цитата: «Это марш смерти». (Примечание переводчика).
259