Преодолеть постоянное и подспудное чувство пленности могут только искусство (всегда в своем роде вымысел) и авантюра. Я понимаю под авантюрой деятельность, связь которой с ее целью не является строгой — деятельность, цель которой частично неизвестна. Это может быть деятельность завоевателя, исследователя, предпринимателя, игрока (который, если и выигрывает, то не знает, как надо выигрывать), когда человек сознательно видит в случайности союзника, а не противника. Освобождение Аравии несло свою силу в глазах Лоуренса в той неизвестности, что оно несло в себе, и которую он заставил возникнуть. Оно было открытым миром, который позволял ему отбить атаку тех, кто осаждал старый замок его детства. Годы спустя он, сам того не осознавая, только и делал, что пытался включить в свою жизнь этот азарт первого дня творения.
Если Аравия не была бы освобождена, дверь тюрьмы снова захлопнулась бы; установление колонии — жалкая игра для того, кто чувствует себя акушером целого мира. И падение было бы тяжелым, как никогда, не потому, что, начиная со своего приезда, он обманывал, а потому, что он обманывался. Лондон не обсуждал свои планы с агентами Интеллидженс Сервис; обман был не в этом, но в том, что ничто так хорошо не служило обману в истинной игре, чем иллюзия, наконец им достигнутая, его собственной свободы. Известен рассказ о пытке надеждой, когда инквизитор, увеличивая приметы, позволяющие узнику надеяться на возможность избавления, давал ему преодолеть все преграды — и ждал со стражей в том месте, где тот чувствовал себя наконец свободным, чтобы снова бросить его в темницу[344]. Лоуренс поверил, что он действует по воле судьбы; но он действовал — до нового приказа — по воле Министерства иностранных дел.
Необходимо было, чтобы он дал арабам все шансы, которыми они располагали, чтобы заставить аннулировать соглашение[345] (оно ведь аннулировало корреспонденцию Мак-Магона и Хуссейна!); но прежде всего было необходимо ответить на его разоблачение действием — как ни рискованно было оказаться неспособным на какое-либо действие — необходимо было, чтобы он стал единственным хозяином своей судьбы. Если он бросил на весы свою жизнь, то судьба Аравии, даже английская победа на палестинском фронте, возможно, зависели от частной судьбы лейтенанта Лоуренса. Он играл сам, лично, в ту головокружительную игру, которую знают некоторые великие игроки — не только за столом или рулеткой — где проигрывают всё и нечего выигрывать. Желание выиграть скорее маскирует подлинного игрока, чем проявляет: он хочет играть лишь затем, чтобы прежде всего иметь возможность проигрывать. Игра — это конфликт между ним и рулеткой — цена физического осознания судьбы, связанная с упоением противостояния ей. Желание истинного игрока — играть всегда, а не выиграть, чтобы выйти из-за стола и жить в сельской местности; последнее желание характерно как раз для не-игрока. Лоуренс был вынужден к игре по самым высоким ставкам, где на кону была жизнь, потому что это единственное средство, которое заставляет человека ощущать противостояние со своей судьбой на равных.
344
«Пытку надеждой» идеально иллюстрирует «Колодец и маятник» Эдгара Алана По. Что до практики, описанной Мальро, она, очевидно, не была систематической. Она, конечно, могла применяться по личной инициативе, но не фигурирует ни в одной кодификации пыток («Практики инквизиции»).